Григорий Ершов - Холодные зори

«О ужас!» — подумала Маринка. Пристав явно узнал ее. Не доле как месяц назад жена главного инженера зазвала Маринку на день ангела дочери. Там был и пристав со своим родственником, полицейским ротмистром. Тогда на пир Маринку доставили в коляске главного, а домой подвез пристав. Вот и сейчас он тронул концом трости кучера с большой окладистой черной бородой и казацким крутым чубом, что лихо торчал из-под папахи. Тот натянул вожжи, и кони стали прямо возле сака и его обладательницы.

— Мадемуазель! Ежели вам и сегодня со мной по пути — я направляюсь на Волжские, — садитесь, домчим с ветерком, — игриво пригладив ус, пропел пристав.

— Сак вот тяжел у меня нынче, боюсь стеснить, — весело блеснув глазами, ответила Маринка.

— Павло! А ну, мигом, пристрой где-нибудь у себя в ногах багажик. Ручку извольте, — с трудом перегнулся к девушке тучный пристав.

Но проворная девица уже сидела напротив него, спиной к кучеру, на откидной, обитой сафьяном лавочке.

— Сюда пожалуйте, места всем хватит! — не по комплекции резво суетился пристав.

Однако Маринка упорно держалась за облюбованную лавочку, мило улыбаясь визави полураскрытыми пунцовыми губками.

— Мерси, мои шер! Не беспокойтесь, мой добрый гений, — тоненьким игривым голоском вторила попутчица.

А кони, пущенные вольным аллюром, несли фаэтон вниз к съезду, на берег Оки, чтобы простукотить по понтону, обдавая кусками весенней грязи из-под резиновых ходов груженые извозные подводы, легковых извозчиков с седоками и крестьянские телеги, а также и пешеходов, которые с большой поспешностью расступались, давая дорогу фаэтону.

Вдаль уходил косой, извилистый мощеный спуск со стрелки, слева открывались пестрые строения Заволжья, а впереди, перед рекой, в луговой низине заблистали озерца.

Но вот еще мгновение, и, крепко опершись цепкими тонкими пальчиками на обшлаг парадного френча своего высокого покровителя, молодая женщина опустилась рядом с приставом, утонув в мягких кожаных подушках фаэтона. Теперь ей хорошо было видно не столько окрест, сколько все, что маячило впереди. Ее руки еще оставались какое-то время в плену. Пристав успел-таки перехватить другой рукой ее тонкие, длинные пальцы и теперь нежно прижимал их к своей мясистой ладошке, а молодая соседка, шаловливо смеясь, медленно и, однако, настойчиво высвобождала свою руку из ласковой неволи.

Перед взорами этой элегантной парочки стояла теперь тяжелая серо-желтая полоса, в которой скрывался приволжский рабочий поселок и гремящие цеха Волжских заводов.

— Знакомы ли вы, ваше превосходительство, с женою ротмистра Волобуева, моей подружкой Зиной, в девичестве Рокотовой?

— Как же-с, как же-с, мы по-родственному иной раз встречаемся у них или у меня, а то и на пикничке где-ни-то в леску близ Волги. Разговорчивая, вальяжная дамочка, скажу вам, повезло ротмистру.

— Ну, в самую точку попали, ваше превосходительство, — Зиночка — истинный клад блистательного красноречия.

— Зовите меня, душечка, просто Иван Спиридонович.

— Милейший Иван Спиридонович, — сама тронув пальчиками голубой мундир пристава, повернулась к нему и затараторила Маринка, — вот правда ли, Зина рассказывала, что в польской земле, слышала, есть город Ченстохов, а там собор матки боски Ченстоховской?

— Бывал, любезнейшая, доводилось видеть и Ченстоховскую, — солидно, на низких клавирах бархатного баска пророкотал пристав. — У них, поляков, приговорка даже, на манер нашей «слава богу» есть. Так они говорят: «матка боска Ченстоховска!»

Маринка отняла руку от превосходно пошитого порядкоблюстительского обшлага и широко перекрестилась прямо на заволжские дали. Глаза ее ласково улыбались. А язычок делал свое дело:

— Так вот, славнейший Иван Спиридонович, рассказывают, что и эту рассамую расчудотворную, словно у нас матерь божию Казанскую, воры украли.

Не потерял присутствия духа уездный пристав даже при столь удивительной и, пожалуй, в немалой мере кощунственной в устах верующей девицы новости, которая для него, Ивана Спиридоновича, служаки подготовленного и следящего за газетами не только губернского, но и столичного масштаба, увы, была уже не новостью.

— Может, вы мне, ваше превосходительство, не верите и удивляетесь, как это мой язык поворотился на такое. А я сама не то от Зины, не то от самого ротмистра об этом слышала. Хорошая была подружка. Так увел прямо из моего дому себе в жены ее ваш родственник. Он еще, помнится, пошутить изволил: спалили самую чудотворную, а не покарал господь виновного, даже и не нашли, мол, его вовсе. А и Казань и Ченстохов стоят себе, будто там и чудотворных никогда не бывало.

Столь большая откровенность, оказывается, болтливого родственничка покоробила даже видавшего виды Ивана Спиридоновича. «Ну погоди ж ты, ужо как-нито припомню твоему поганому языку и Казанскую, и Ченстоховскую разом», — а сам как бы нехотя, ленивым баском вымолвил:

— Брешут небось обо всем этом. Я так и слыхом о том не слыхивал. Да и о том ли, душенька, речь?

И он решительно перевел разговор на иные рельсы.

— Когда буду иметь удовольствие вновь заехать за вами? — на низких октавах, степенно промурлыкал пристав.

— Что вы, ваше превосходительство! Как могу я еще и в другой раз побеспокоить вас! — зазвенел в ответ молодой голосок.

— Всегда рад служить… — и, искоса взглянув на собеседницу, осклабившись, прошептал в самое ухо: — хо-ро-шень-ким женщинам… Так когда же? И может быть, как-нибудь устроим маленький пикник?

— Согласна, ваше превосходительство. Вы так милы и любезны. Назначайте сами день. — И они договорились встретиться там же, в то же время ровно через неделю.

— Не откажите, полное имя ваше, а адресок я имею честь знать, — пропел пристав.

— Марина Ивановна Борисова, — протянула свою слегка обветренную руку приставу хозяйка школы рукоделия, а тот смачно ее поцеловал, притянув к себе и попутчицу, чтобы поцеловать и в алый ротик. Но девушка угрем выскользнула из объятий, снова замаячив напротив пристава, спиною к кучеру.

— Ну вот, я по-отечески, как истинный друг ваш и поклонник красоты, а вы словно мышка от кошки, — оскорбился пристав.

— Боюсь за наш пикничок, уж больно горячий вы, Иван Спиридонович. Огонь прямо, ну вся тут сгоришь вконец.

Это была их всего лишь вторая случайная поездка. И наглость пристава росла, как бы сказал ее учитель Григорий Борман, в геометрической прогрессии.

В третий раз рисковать было безумием. Увезет в лес, на пикник, но просто так на этот раз он ее не отпустит. Уже и теперь, аки петух молодой, распалился его превосходительство.

А сейчас все-таки эта поездка — немалое благо. Под ногами у кучера — пяток наганов с несколькими комплектами патронов и три десятка обойм для браунингов. Сверху — запрещенные брошюры. И уже потом ее утюги, сантиметры да ножницы.