Иван Коробейников - Голубая Елань

Вдруг из-под ног Беркута поднялась куропатка и в косом полете, набирая высоту, скрылась в зеленом мареве. Беркут взвился на дыбы. Костя, запрокидываясь, рванул повод. Ощерившись горячей пастью, жеребец заплясал на месте. И так же, как Беркут, оскалясь, Костя выплюнул скверное ругательство, огрел плетью жеребца.

В скованном порыве, будто не зная, с какой ноги начать, жеребец задрожал всем телом и вдруг рванулся, бросая во все стороны хвойную подстилку вместе с песком.

Нахлестывая лошадь, Костя не видел, как шарахнулась, прижимаясь всем телом к стволу сосны, женская фигура. Глаза ее полны были нежности, отчаяния и страха. Стянька снова видела лицо любимого человека, но такое непонятное, яростное, страшное…

Уже две недели Стянька работала на самом отдаленном Еланском участке, собирая живицу.

— Ближе нет, — сказал ей Корытов, когда Стянька пришла к Серафиму в Ключах. — Семейные туда не идут. Молодежный участок. Согласна?

Стянька задумалась.

«От дома далеко. Да и «он» будет ли бывать на участке? Кому охота в такую даль ехать?».

— Не пожалеешь, — видя ее нерешительность, произнес с усмешкой Корытов. — Заработок хороший. А потом — молодежный же. Весело! — Он хитро подмигнул. Стяньке стало неловко.

— Ладно уж вам. Пишите.

Шла она на участок с чувством неясной тревоги. «Как оно там будет? Сумею ли я?». И сама себя утешала: «Пригляжусь — увижу. Работы не боюсь. Лишь бы ему угодить».

Попутчица, техничка барака, тетя Поля, всю дорогу рассказывала:

— Работа, она, конечно, нелегкая. Тяжелая, можно сказать, работа. Живица — она не вешаная. Но, опять же, то скажи, — где она, легкая работа? За столом не всем сидеть. Вот я про себя скажу. Какое мое дело, а работы много… Умереть некогда. Молодяжник, — разве они чего понимают? В человеческое положение входят? Мою, мою, и обратно все на ногах несут. У них работа тяжелая, так ведь и заработок большой. Им надо гармонь, пляски да игры. А мне одна нагрузка. Одно хорошо: чего заробишь — денежки чистоганом.

Работа оказалась действительно тяжелой, непривычной. Надо было обойти ежедневно свыше тысячи деревьев и выбрать из прибитых к ним металлических козырьков накопившуюся за три дня, сверкающую, как сотовый мед, смолку. В первый день Стянька пошла без ведра, чтобы только ознакомиться с делом. Она еле поспевала за вздымщиком — курносым смешливым парнем. Вздымщика словно бросало от сосны к сосне. Казалось, он еще не коснулся блестящим стальным крючком розовой поверхности дерева, а на землю уже упали две белые стружки.

— А теперь вот сюда.

Парень кивал на зеленую мшистую бороду вешки и, смахивая с носа капельку пота, бежал куда-то в сторону, на лету касаясь деревьев.

— А теперь сюда.

Стянька не успевала запомнить повороты и холодела от мысли, что завтра ни за что не найдет эту извилистую тропинку, эти похожие одна на другую вешки и сосны. Лес оборвался.

— Поняла? — спросил парень, выходя на солнечную поляну.

Стянька молчала. Парень захохотал.

— Ха-ха-ха! Не поняла! Ха-ха!

Стяньке вдруг стало весело, и она чистосердечно призналась:

— Нет. Не поняла.

— Бестолочь! — беззлобно сказал парень. — Чего ж мне тебя такую дали? Пойдем. — Он снова побежал.

Вечером Стянька вернулась в барак усталая, разбитая. Лицо, шея, руки горели от комариных укусов. Всю ночь перед глазами плыли головокружительно высокие золотисто-розовые стволы сосен, зеленые бороды мшистых вешек. На другой день пошла с ведрами и к вечеру едва-едва насобирала одно ведро. Она то забегала вперед и, замечая, что двигается очень быстро, возвращалась к пропущенным ею деревьям, то, как заколдованная, кружила на одном месте, снова и снова возвращаясь к соснам, из козырьков которых она сама несколько минут тому назад выбрала живицу… то ей казалось, что она не найдет дорогу к бараку.

— Ну, так с тобой на табак не заработаешь, — с упреком сказал вздымщик, встретив ее на обходе.

— Я привыкну…

— Пока привыкнешь, мне что — руки сложить? Мне резать надо.

Далекой и счастливой показалась Стяньке застоинская жизнь. «А все-таки не уйду! Около него буду, соколика моего. Может, увижу. Может…».

— Митенька, — говорила она вздымщику, — Митенька, я буду стараться…

— Ну, старайся!

Дня через три Стянька ознакомилась с участком и в работе не отставала от других. Только по-прежнему трудно было возиться с тяжелыми ведрами.

— А ты вот так бери, — видя, как Стянька, избоченившись, тащит в вытянутой руке полное ведро живицы, посоветовала одна из девчат. — На брюхо ставь! — Она ловко подхватила ведро и быстрой, летящей походкой понеслась от сосны к сосне.

Стянька замечала, что все парни и девушки живут дружно. Отчитывают и высмеивают только за дело. Ее неловкость в первые дни словно не замечали. Даже Митенька в бараке помалкивал и, рассматривая доску показателей, только за ухом чесал.

Вечерами около барака горели костры. Поднималась возня, игры, смех. Онисим, промысловый мастер, тридцатилетний холостяк, старательно подсчитывал дневной сбор и объявлял всем. Стяньке это нравилось. Она прикидывала, сколько заработала в день, и была довольна. Получалось хорошо. Митенька приносил из барака гармонь, садился на пенек и играл хорошие тоскливые песни. Его смешливое курносое лицо становилось задумчивым.

— Повезло тебе, Степанида. У тебя вздымщик гармонист.

— И холостой! — смеялись девчата.

Стянька отвечала шуткой:

— На гармонистов мне везет!

«Скоро ли увижу? Игру его услышу?» — думала она.

Стянька скоро подружилась с девчатами, и общение с ними заслонило ее печали. Да и работа начинала ей нравиться. Только, когда в бараке все затихало, она долго не могла уснуть. За окном плыла луна, задевая верхушки сосен. Темный лес таинственно шумел, и шорохи ночи рождали неясные волнующие мысли.

Наутро всех поднимал зычный голос тети Поли:

— А ну, вставай, девки! Наводи тувалет.

Стянька вместе со всеми мазала лицо дегтярным настоем от комаров.

— Не один кавалер с ума сойдет, — шутили девчата.

— А в лесу встретится — с душой расстанется.

Стянька заглядывала в осколок круглого зеркальца, как в лунный серпик, видя свои блестящие глаза… прислушивалась, не скажет ли кто о приезде нового техрука.

Однажды на участок заявился Колька Базанов. Он привез бочкотару для живицы. В леспроме не хватало лошадей, и застоинцы часто выполняли различные транспортные работы. Чумазая, растрепанная Стянька выскочила к нему навстречу:

— Коленька!

На нее дохнуло чем-то родным, домашним. И Колька Базанов, которого дома она недолюбливала, с которым часто ссорилась, показался ей теперь милым, близким.

— Ну ты! Рыжуху испугала, — с притворной строгостью оборвал Колька, но лицо его тоже расплылось в улыбке.