Иван Коробейников - Голубая Елань

— Ну, эти сами себе хорошую жизнь делать поехали, — сказал он.

— Горластые, — согласился Степан, направляя лошадь через рельсы, которые еще вздрагивали и гудели.

Началась проселочная дорога.

С чем сравнить тебя, длинная, узкая, извилистая, как ручей, родная зауральская дорога? Ты меняешься каждый шаг. Вот по одну сторону к самой телеге, так, что ногами задеваешь упругий золотистый стебель, стеной придвинулась рожь, а по другую — причудливым узором, огибая кудрявые, белоствольные колки, докуда хватит глаз, раскинулись яровые… Но вдруг пошла ты в сторону, в сторону и нырнула в серые сумерки бора. Колеса стучат по корням. На стелющейся зелени папоротников мелькают косые полосы света. Вот и они пропали. Вверху сомкнулся хвойный шатер. И кажется, нет ни конца ни края лесному царству. Только нет. Вон блеснула синева. Озеро… С разгона влетаешь ты в голубое кипение. Да это незабудки! Волны их плещутся о колеса. А это что? Полоска овса? Забытая, заброшенная. Сам хозяин, наверное, ее потерял. Недаром обступившие ее молодые осинки горестно лепечут. Не успеешь прислушаться к их лепету, а ты пошла уже под уклон. Раскрылся зеленый простор. Тут и там поднимаются белые березы. Потянуло свежей прохладой воды. Как хороша ты, родная, — в пору веселая, а не в пору тоскливая, — исхоженная да изъезженная дороженька…

Так думал Алеша Янов и во все глаза смотрел кругом, словно видел все это впервые.

— Вот вы сказали давеча, — жизнь хорошая у того, кому фарт. Что значит фарт? — начал Алеша разговор, прерванный у переезда:

— Ну, счастье, что ли. У одного скотина ведется, у другого хлеб растет, а тот жену богатую взял. Бывает и так — клад найдет человек, или в торговле удача. Всякий бывает фарт. Фартит человеку, вот он и живет.

«Не верит ведь сам этому, а говорит», — подумал Алеша и спросил:

— А как думаете, деньги выдали за лошадь — фарт это или нет?

— Ну, какой же это фарт? Это по закону. Положено выдать, вот и выдали.

— А если по закону всю жизнь переделать так, чтобы по-хорошему жить?

Степан, не ответил. Тряхнул вожжами.

— Но, милая!

— Чего молчите? — снова спросил Алеша, когда лошадь умерила бег и телега пошла ровнее.

— Чего сказать? О колхозе ты речь заводишь, вижу. Хочешь знать — скажу. Ничего из этого не выйдет. Нет, ты постой, — видя, как вскинулся Алеша, сказал Степан. — Спросил, так слушай. Ты думаешь, я об этом не думал?.. Только с какого боку ни зайти, не получается это дело.

— Почему?

— А потому, — Степан потянулся и сбил кнутовищем сочную головку татарника. — Трава вот, смотри, и та — разная. Вот тут хлеб, а тут колючка. Хлебом ее не сделаешь…

— Зачем хлебом ее делать? Дурную траву — с поля вон.

— Человек не трава, — односложно ответил Степан и надолго замолчал.

Пошли застоинские места.

По широкому водоему, талые воды которого, сбегая в Малиновый овраг, питали Спирино болото и которое застоинцы называли Неточным, стояли высокие стога.

— Чье это сено? — спросил Алеша.

— Гонцова.

— У вас как?

— Накосил. — Глаза Степана потемнели. Видно было, что его мучат какие-то мысли.

— Вот вы все учить беретесь. Корытов вот тоже тут как-то проезжал, — под рожь я пахал. В колхоз, говорит, идите. Это легко сказать: идите. А как оно? И что оно? Никто толком не расскажет. Ты думаешь, они такие вот, как Гонцов или Важенины, свое уступят? Да доведись, и я… — Степан криво усмехнулся. — Пальцы-то у каждого к себе гнутся.

Степан задумался, собираясь с мыслями. Алеша ждал.

— Я так думаю. Артелью робить оно, конешно, выгоднее, но только людей в артель согнать — это полдела. Это поворот ж и з н и. А вот как поворот ч е л о в е к у произвести? Задача… Вот и выходит, каждый сам себе гнездо вей. Другого-то хода нет.

— А если все-таки есть?

— Где?

— А вот послушай.

Алеша торопливо порылся в картонной папке и поднял в руке тоненькую, похожую на тетрадь, книжечку. Расправив ее, он придвинулся ближе к Степану и проникновенно произнес:

— Есть выход. Еще Владимир Ильич Ленин его указал. Объединение крестьян. Да не просто складчина, а… Да вот постойте, я прочитаю. — Алеша раскрыл книжечку, быстро зашелестел страницами. — Вот. «Каждый, внимательно наблюдавший за жизнью деревни, в сравнении с жизнью города, знает, что мы корней капитализма не вырвали, — это он, Ленин, о кулаках здесь говорит, — и фундамент, основу, у внутреннего врага не подорвали. Последний держится на мелком хозяйстве, и чтобы подорвать его, есть одно средство — перевести хозяйство страны, в том числе и земледелие, на новую техническую базу, на техническую базу современного крупного производства».

Степан молчал.

— Не понятно? — забеспокоился Алеша. — Ну я тебе своими словами объясню. Видал, на «Тракторстрой» едут? Вот. Мелкие крестьянские хозяйства объединят в крупные и дадут им трактора, машины разные и всякое такое. Люди облегчение получат.

Степан круто повернулся.

— И в этой книжке обо всем этом сказано?

— Да. Это материалы XV партийного съезда. Съезд решил ленинские слова в дело пустить. Понятно? Нам на курсах товарищ Кремлев из окружкома обо всем этом здорово рассказал.

— Значит, партия на такое дело повела?

— Партия…

— Ты мне когда-нибудь всю эту книжечку о партийном съезде почитай.

— Обязательно.

Впереди блеснул Кочердыш.

Клубная сторожиха Офимья Маркеловна, прозванная в Застойном Шимкой-раскруткой, долго ковыряла ключом в ржавом замке. В замке что-то скрежетало и щелкало, но он не открывался.

— Давай я сам, — с досадой сказал Алеша.

Шимка оправдывалась:

— Он завсегда так. Потрясти его надо. Керосином смазать тоже хорошо.

Но как ни трясли замок, а открылся он все же тогда, когда ему самому, видимо, надоело испытывать Алешино терпение.

— Открылся! — изумилась Шимка.

Алеша шагнул через порог, и сердце его сжалось от горечи и обиды.

Как хорошо в районном клубе! А тут? На грязном полу окурки, пропыленная подсолнечная шелуха; беспорядочно, кое-как висят плакаты с ободранными углами, выцветшие от солнца и засиженные мухами; расшатанный, ничем не прикрытый стол весь изрезан, исписан и залит чернилами.

«Неужели и при мне так было?» — подумал Алеша и с ожесточением стал обрывать с оконных косяков отскочившую и скрутившуюся штопором желтую бумагу. Распахнул створки. В клуб влетел свежий ветер, спутал Алешины волосы.

— Ну, что ты целое лето делала? — воскликнул он, оглядываясь вокруг.

— А что? — изображая на своем лице крайнее удивление, спросила Шимка.

— Как что? Окна не выставлены. Пол не мыт…

— На них не намоешься. Как идут, все на ногах несут. Семечки вон тоже…

— Похоже, что, как я уехал, так и не мыто ни разу.