Иван Коробейников - Голубая Елань

— Станция Голубая Елань, — наконец сообщил проводник, проходя по вагону. Странное, ни с чем не сравнимое смятение чувств охватило Гонцова.

— Скажите, с какой стороны станция? — спросил он.

— С правой.

Константин бросился к противоположному окну.

Солнце только что село за лесом. Плавя верхушки сосен, оно разливало вокруг золотисто-розовый свет. В окно задувало. Запах смолки, багульника, грибной плесени, земляники и чего-то еще неясного, волнующего ударил в лицо. Константин вдохнул полной грудью и заспешил к выходу. Мимо мелькали штабеля круглого леса, шпал и полыхающие закатом окна новеньких привокзальных домиков. Не давая отчета, что происходит с ним, но все время радуясь чему-то, Константин вышел из вагона и присоединился к шумной толпе пассажиров.

— Голу-убая-я Е-елань, — прочитал он по складам, не переставая радоваться. — Голубая… — Он оглянулся. Нигде и признака не было тех незабудок, которые делали елань голубой.

Константин не стал искать попутчиков и тотчас же пешком направился в Застойное. Но скоро раскаялся. В лесу быстро темнело. Кроме того, дорога так изменилась за эти годы, что он то и дело вынужден был останавливаться и решать, правильно ли идет. В одном месте следы большого пожара так смутили его, что он долго стоял в раздумье. Среди густой заросли молодых березок, будто монахи, стояли высокие обуглившиеся пни. Казалось, что и теперь еще струился от них едкий дымок. Константин решил обойти это место, но сбился с дороги и вынужден был вернуться. Пожарище окончилось не скоро. Видать, погулял здесь огонь. За пожарищем сначала пошли заросли шиповника, потом кусты крушины, боярки и, наконец, темной стеной встал бор. Константин узнал пятый проммастерский участок Колесникова. В леспроме его называли Капитоны, по имени смолокура Капитона, имевшего когда-то, лет двадцать пять тому назад, в этих местах смолокуренную яму. Капитон жил один. О нем ходили слухи, что он принимает краденое, да и сам не проходит мимо того, что плохо лежит. Достоверно никто ничего не знал, тем не менее огромного рыжего старика с бровями, закрывающими острые хитроватые глазки, все боялись.

Осенью, когда покрытая дерном землянка Капитона была усыпана гусиными лапками калиновых листьев, проезжающие мимо заводчика мужики нашли Капитона около смоляной бочки с перерезанным горлом. Причины убийства были неясны, убийц не нашли, а Капитона, как человека, умершего без покаяния, похоронили около его землянки, под кустом калины. Константин знал этот куст. С осени и всю зиму, как капли крови, рдели на нем гроздья спелых ягод. Никто не прельщался ими, даже птица не клевала их. От землянки осталась задерневшая яма. Она была в центре участка, и проммастер Колесников на ее месте сделал хранилку.

В бору стояла торжественная тишина, изредка нарушаемая падением сосновой шишки, шелестом крыльев ночной птицы и чьим-то неясным бормотаньем. Константин шел, почти с удовольствием отгоняя жужжащих над головой комаров. Вдруг он заметил, что комаров стало меньше. По верхушкам сосен прошел легкий шум. В темноте посыпались сухие иголки. Острее запахло смолой и муравьиным спиртом. Все предвещало грозу.

И на самом деле вскоре глухо, где-то в отдалении, прорычал гром. Константин прибавил шагу. Ветер спустился ниже и трепал уже лиственный подлесок. Сосны скрипели, качались, и лес внезапно наполнился треском, вздохами, слабым завыванием, похожим на завывание потревоженного зверя. Сверкнула молния, озаряя темную хвою сосен, словно вздыбленную шерсть медведя. Раскаты грома усилились. Зашумел дождь. Молнии сверкали беспрерывно и сопровождались такими раскатами грома, что, казалось, это сам бор ревет, как ревет смертельно раненный зверь. Дождь хлестал по лицу.

По расчетам Константина, хранилка должна была быть где-то тут, близко, но он, с трудом ориентируясь в быстрой смене ослепительного света и черного хаоса, никак не мог увидеть ее. Куда бы ни ступал, всюду высокая, по пояс, мокрая трава путала шаг. По лицу били колючие ветки шиповника. Наконец он увидел куст калины. Сомнения не было. Это был тот куст. Ну да. Вот и хранилка. Просто она была заброшена, и к ней не было дороги.

Константин остановился у куста. Вспомнились страшные рассказы о Капитоне, над которыми он когда-то смеялся, и ему стало не по себе. Но делать было нечего. Дождь все усиливался. Один скат хранилки прогнил, завалился. Это хорошо разглядел он при блеске молнии. Концы свисающих бревен загородили вход в нее. Преодолевая тошнотворное чувство страха, нагибаясь, он осторожно полез в темное чрево хранилки. Чиркая спички, огляделся. В одном из углов было сухо. Здесь даже была сделана подстилка из сухой травы. Мелкие листья брусничника и длинные плети костяничника, похожие на мотки хмеля, говорили, что тут не так давно отдыхали ягодники. Это несколько успокоило Константина. Он присел, прислушиваясь к шуму дождя и ветра.

Нигде так одиноко не чувствует себя человек, как ночью в лесу во время грозы. Кажется, весь ты во власти разбушевавшейся стихии. И если нет человека, который бы в эту минуту мог думать о тебе, то каким одиноким, каким беспомощным кажешься ты себе.

Холодная тоска наполнила грудь Константина. А что, если все то, что делал и делает он до сих пор, не то, что нужно человеку для счастья? Может быть, надо было остаться со Стянькой, с той Стянькой, какую он встретил в Малиновом овраге, и тогда же порвать с отцом, которого он никогда не любил, не уважал и не жалел даже теперь, в минуту заброшенности? Может, не следовало искать Тоню, встреча с которой была случайностью, а работать в леспроме, растить сына и в свободное время шататься по болотам с ружьем? Впервые Константин по-настоящему почувствовал муки ревности. Он представил Стяньку рядом с Ваней Тимофеевым и скрипнул зубами. В это время ослепительный блеск молнии хлестнул по глазам, совсем рядом раздался короткий удар грома, и вслед за тем сквозь шум дождя Гонцов услышал тяжелое падение скошенного грозой дерева. Серный запах коснулся хрящеватого носа Гонцова. Ужас сковал тело. Он втянул голову в плечи и ждал нового удара. Но гроза, как видно, опустошила себя. Сверкало уже в отдалении и слабо. Дождь затихал. Но еще долго отряхивался лес, создавая подобие дождя, и что-то всхлипывало и булькало в темноте. Хранилка протекала.

Кое-как устроившись, Константин решил дождаться утра. Утомленный пережитым, он прикорнул и задремал.

Когда открыл глаза, в хранилку заглядывало солнце. Капли дождя дробились на примятой траве. Влажные грядки потемневшей хвои, намытые дождем к порогу хранилки, дымились. Пахло разопревшей сосновой корой и анисом. На торчавшую в дверях жердь, в щелях которой проросла удивительной нежности травка, села взъерошенная лесная синичка. Потряхивая крылышками, она лапкой почесала головку и, заметив человека, стремительно улетела.