Майя Фролова - Современная девочка

Таня начала отвлеченно:

— Жил-был мальчик. Началась война, и он стал солдатом, сыном полка… А солдаты идут в бой, их убивают, ранят Мальчик лежал в госпитале. Туда приходили студенты музыкального училища, давали для раненых концерты. Потом одна девочка стала приходить только к этому мальчику. А его разыскала мать и забрала из госпиталя… Когда девочка пришла к ним домой, мать выгнала ее… Даже на порог не пустила. Сказала, ходить нечего, ты — здоровая, а он — калека… Что она понимает, правда? — Таня порывисто повернулась к Нике: — Он не калека, он — солдат, раненный в бою. Я для него играла. Дом напротив… Как ты думаешь, ему в окно слышно было? У него отнялись ноги. А я верю, что он будет ходить! Большая тренировка нужна, большая! И сила воли. И друзья!

— А если… не будет?

— Ну и что же? Ноги есть у меня! И скрипка… Разве мало на двоих?..

Таня ушла. Ника посмотрела в окно. Улица узкая, но деревья голыми ветками заслоняют окна противоположного дома, растут густо, близко к стенам.

Ника прилегла на диван, натянула до подбородка пальто, поджала ноги.

Вот Таня могла бы быть ее подругой, сильной и верной. О себе она, по сути, ничего не рассказала. Но чего стоят Танины глаза — внимательные, думающие. И еще ее музыка…

Никина мама пришла поздно. Глянула на вешалку — нет Никиного пальто. Не раздеваясь, помчалась в комнату. Ника спит на диване. Вздохнула с облегчением. Разделась, пошла на кухню — съестным и не пахнет. Опять Ника поленилась приготовить себе ужин. Разве так уж трудно поджарить картошку или отварить макароны? И она бы, глядишь, остатки склевала. Сил нет, как не терпит она эту бабью работу! Даже ради Ники не всегда себя переламывает.

Вытащила из-под стола коричневый ящичек из вощеного картона — американская посылка. Ими иногда отоваривают карточки. Повертела ключиком — у круглой коробочки отвалилась крышка. Понюхала — что-то похожее на плавленый сырок. У этих американцев иной раз и не поймешь, что ешь.

Однажды обнаружили с Никой в банке какой-то порошок. Размочили — оказалось что-то вроде жаркого. Но все это суррогаты. Конечно, сразу исчезают ириски, соленый арахис, жевательная резинка: Ника таскает в школу, угощает девочек. По-настоящему в этих посылках вкусен бекон в длинных банках, но он попадается редко.

Поставила на газ чайник, положила кусок то ли сыра, то ли колбасы на сухое соленое печенье (куда лучше был бы кусок простого хлеба!), надкусила, положила на стол. Больше не сопротивляясь (ведь об этом помнилось ежеминутно, что бы ни делала!), вошла в мастерскую, зажгла свет, откинула покрывало — и вздрогнула, чуть не закричала. Господи, бедная заброшенная Ника! Ведь это ее слезы на суровом мужском лице! Никогда не жалуется, а ей плохо, одиноко. С нею уже нельзя, как с девочкой-малышкой…

Присела на табурет, вглядываясь в лицо генерала. Забыла о Нике, не додумала мысль… «Да, да, я из него делаю изваяние, но ведь он жил, был теплым, кого-то согревал, страдал… Слезы, конечно, не нужны, слезы — это слабость, отчаяние… Слезы убрать, а губы такие, чуть-чуть опущенные, трагические, в уголках печаль…»

Сверкали в мастерской четыре яркие лампочки на шнурах разной длины — для правильного освещения. Забыты и чайник, и бутерброд, и Ника, спящая не в кровати, а на диване под своим куцым пальтецом.

Дворец пионеров — красивейшее здание города, бывший особняк нефтяного капиталиста, был уже в тридцать девятом году, как только в Западной Украине провозгласили Советскую власть, отдан детям.

Немцев вышибли из города быстрым сильным ударом, так что и город в основном сохранился, и здание это уцелело.

Зеркальные стекла, цветные витражи, витые балкончики, лоджии, вбирающие солнце, лепные украшения и скульптурные группы на фасаде, замысловатые скамьи в саду, фонтаны — все это создавало праздничность, приподнятость. Остатки прежней обстановки — обтянутые атласом кресла и диваны, полированные столы и столики, зеркала и паркет — отлично ладили с простыми стульями в зале, с деревянной сценой, шашками и другими играми, разбросанными по столам.

Кружок юных натуралистов, которым руководила Ольга Матвеевна, украсил здание цветами. Они обвили окна и двери, ползли, висели, цвели каждый по-своему.

Когда создали мужскую и женскую школы, все интересные дела — литературные вечера, обсуждения книг — проводились здесь; мальчики приглашали девочек, девочки — мальчиков, целыми классами.

Заходили сюда и просто так — поиграть и поболтать в игротеке и комнате отдыха, как будто и не учились в разных школах.

И директор дворца, и воспитатели, и учителя школ, считая разделение искусственным, старались привлечь во дворец как можно больше ребят из разных школ. И это им удалось. Вечера здесь стали так популярны, что пригласительные билеты на них выдавались в школах как награда.

Коллектив Дворца пионеров с энтузиазмом воспринял идею мамы Симы Бецкой поставить силами школьников сцены из «Евгения Онегина».

Мама Симы, Елена Константиновна, которая теперь, величалась руководителем «оперной студии», назначила день для прослушивания и отбора голосов.

Рояль был выдвинут на середину сцены; Елена Константиновна, веселая, энергичная, волнуясь, то ходила по сцене, то перекладывала ноты на рояле и переговаривалась вполголоса с Симой. Обе они были в белых блузках, черных юбках и длинных красных вязаных жилетах. Одинаковая одежда как бы подчеркивала, что Сима — главный помощник мамы.

Девочки, входя в зал, садились поближе к сцене, в первом или втором ряду. Мальчики проникали через другую дверь, подальше, там и оседали, пропадая среди стульев. Их лица слабо белели в полумраке да доносился сдержанный говорок.

Елена Константиновна села к роялю, пропела вполголоса, но в напряженном зале ее хорошо услышали:

— «Ну что же, начинать?..»

— «Начнем, пожалуй», — в тон ей ответила Сима. Они и те немногие, кто знал, что это слова из оперы, рассмеялись. Остальные с ними заодно.

Елена Константиновна подошла к краю сцены, сказала в полупустой зал, выискивая в темноте мальчишеские лица:

— Прошу смелее. Друг друга не стесняться. Начнем с вас, Володя.

Сопенко стал в позу: одну руку на рояль, другую — за отворот куртки. Елена Константиновна сыграла гамму: до, ре, ми…

— А-а-а-а! — пропел Володя.

Она взяла выше. Он легко справился. Ниже — то же самое.

— Благодарю, садитесь.

Выводов Елена Константиновна не делала, но было и так ясно, что роль Сопенко получит приличную.

— Браво, Сопа! — Это голос Рябова из темноты.

— Алик, прошу вас на сцену.

— Нет, нет! — Вот тебе и храбрый Али-Баба.