Майя Фролова - Современная девочка

— А разве все это недоступно? Мы с Леней были в военкомате. Инвалидам Отечественной войны помогают приобретать коляски. Значит, двигаться будешь. Руки у тебя мощные, справишься.

— Ну, двигаться, допустим… А любить? Разве я имею право кого-то привязать к себе, испортить жизнь, я, калека?

— Калека — низкое слово! Ты человек, и нечего себя унижать. Не знаешь просто, какие есть замечательные женщины. Плевать им на твои ноги — ты сам, вот что главное!

— А ты их знаешь, таких женщин?!

— Да, я читал о них, они были всегда, в самые отдаленные времена, они тем более есть сейчас.

— Так то в книгах!

— Но книги пишутся людьми, и все это не придумывается, все есть в жизни, так или иначе. Только самому не скисать, быть в высшей степени человеком! Ну, давай заниматься, времени мало, а тебе ведь нужно чуть не с таблицы умножения начинать…

Теперь к Алеше ходили когда кто мог. Старались принести что-нибудь вкусное, хотя Алеша сердился. А Рябов притащил кресло, в котором когда-то любил пофилософствовать Володя Сопенко. Узнав об Алеше, мама Алика предложила отнести ему кресло, ведь в кровати все время тяжело, в кресле удобнее заниматься. Алик и сам любил покачаться, но все же решил кресло отнести. Во-первых, не будет напоминать о Сопе, которого Алику очень не хватало. Конечно, Алика злило, что Симка так категорично отвернулась от него, но он сделал глупость, что свое раздражение вылил на Сопу. Сопа принципиальный, на все попытки помириться отвечает холодным презрением. И мама уже спрашивала, почему они перестали заниматься. Алик ответил, что справится сам, но у самого ничего не получается. Во-вторых, мама будет считать, что привила сыну добрую черточку, в-третьих, вся эта братва из дворца станет его уважать, ведь все равно косятся на него из-за дружбы с Игорем.

Кресло он понес вечером, задами, чтоб никто не увидел, но, как назло, выходя из переулка, наскочил на Гарри.

— Куда прешь? — удивился Игорь. — Барахолка закрыта.

— Да тут солдатик один, ранение в спину. Мамаша моя решила ему подарочек сделать.

— Тоже мне благодетели! А я в чем буду сидеть? — недовольно сказал Игорь. — Тащи обратно!

— Нет, не могу.

— Продаешь меня, Али-Баба? Бросаешь? — Игорь теперь часто заводил такие разговоры.

Как обычно, Алик стал уверять его:

— Что ты придумал? Я друзей не продаю! — И он сделал выразительный жест: зацепил ногтем большого пальца за зубы, потом провел по шее, как бы отсекая голову.

— Ну, так покажи мне этого уродика.

— Что ты, у него мать как тигрица, как-нибудь потом, — уклонился Алик.

Особенно часто приходил к Алеше Витя Хомяков. Сидел тихонько в углу, что-нибудь читал. Обязательно приносил цветы или яблоки, на Алешины упреки неизменно отвечал, что передала мама, она сама все это выращивает.

Однажды, когда они были вдвоем, Алеша спросил:

— Витя, ты говорил о девочке… скрипачке… Тане… Она ходит на репетиции?

— Конечно. А что?

— Пусть придет ко мне. Только чтоб никто не знал. Хорошо?

— Хочешь научиться на скрипке играть? — попробовал пошутить Витя, но замолчал, увидев Алешины глаза. Он почувствовал, что даже имя — Таня — Алеше не просто произносить. Витя был человеком деликатным, больше расспрашивать не стал…

Улучив минутку, когда в репетиции наступила передышка, Витя отозвал Таню в сторону:

— Тебя просил зайти Алеша. Знаешь, раненый солдат, сын полка?

— Что? Что ты сказал? — Таня наклонилась к самому его лицу.

Витя даже испугался: разве он обидел Таню?

— Тебя просил зайти Алеша! — повторил он громче.

Не ожидая больше никаких объяснений, Таня ринулась к сцене, схватила скрипку, на ходу нахлобучила свою шапчонку, которая не хотела садиться на место, ухо с завязочкой болталось у Тани перед глазами, так она и прокричала Елене Константиновне через это ухо:

— Извините, мне срочно, очень срочно нужно уйти! — Наконец сообразив, что так дольше, она положила скрипку, надела пальто, шапку и, не отвечая на недоуменные вопросы, помчалась к выходу, шепнув Нике, которая догнала ее уже на крыльце: — Меня позвал Алеша!

После разговора с Володей Алеша не бросил тренировок, так же занимался зарядкой для туловища и рук, так же подбрасывал ноги на веревку, так же мама каждое утро ввинчивала ему в спину свои железные пальцы, но думать, сосредоточивая на этом всю жизнь, будет он ходить или нет, оживут его ноги или нет, стал гораздо меньше. Прав Володя: нужно учиться, и так потеряна, уйма времени. Он штудировал учебники, читал по программе, составленной Володей, а тот требовал больше и больше, передышек не давал, только хвалил: «Молодец!»

И мама изменилась. На ее лице уже не было отчаяния, постоянной тревоги. Иногда она улыбалась. Как-то даже напоила всю ораву проголодавшихся «артистов» чаем и накормила свежими картофельными блинчиками — дерунами. Володю встречала с особым почтением. Она чутко уловила перемену в Алеше. Все чаще он казался ей не больным, обездоленным войной ребенком, которого нужно жалеть, опекать, оберегать, а мужчиной, который был солдатом на войне и твердо знает, чего хочет. Поэтому ее не удивило, когда Алеша вдруг сказал ей, глядя прямо в глаза:

— Мама, сядь, я хочу с тобой поговорить.

Она села, приготовилась к долгому разговору, но разговора не было, просто Алеша сказал категорическим тоном, не допускающим ни вопросов, ни возражений:

— Придет Таня. Я позвал ее.

Она ничего не сказала. Все ее сомнения и возражения против Тани были бы очень неубедительны и теперь, новому Алеше, не нужны. Она только вздохнула:

— Пусть приходит.

Таня прибежала в тот же вечер. Без стука — ведь ее позвали! — распахнула дверь, промелькнула мимо Алешиной матери, даже не взглянув, даже не бросив «Здравствуйте!», остановилась, прижимая скрипку, не нашла Алешу на кровати, испугалась — и увидела его в кресле.

Он был таким же светлым, лучистым, его широкие плечи и руки — он держал тетрадь, что-то писал до ее прихода — стали совсем мужскими, в лице пропала госпитальная бледность, исчезли трагические черточки. Она радовалась этим переменам и в то же время что-то кольнуло — он без нее смог стать таким! А он улыбнулся, сказал просто:

— Таня, как хорошо, что я снова вижу тебя!

И сразу стало не нужно никаких слов.

— Я тоже… Я тоже… Хорошо!

Оба рассмеялись, облегченно и счастливо.

— Сыграй, Таня, что тогда играла… я слышал.

— А-а-а… У Ники на балконе, она как раз напротив живет. Но у меня сейчас совсем другое настроение!

— Ничего, сыграй.

Таня вынула скрипку, начала настраивать. Вот такой Алеша мысленно видел Таню — тоненькую, в неизменном темном платье с воротничком, белой полоской окружающем смуглую шею, немного отчужденную — до того момента, пока заиграет, и тогда скрипка расскажет, что Таня вовсе не отчужденная, не холодная, что она стремится к нему, верит ему так же, как он ей.