Майя Фролова - Современная девочка

Варина Михайловна опустилась на колени перед кроватью. Так она стояла часами, согревая дыханием холодную мягкую руку Ники, ловя неощутимое движение пульса, обращаясь неизвестно к кому: «Сжалься!»

Комсомольское собрание закончилось поздно. От Дворца пионеров расходились во все стороны школьники, учителя, разговаривая, обсуждая, останавливаясь группами.

Темнота была тяжелой, влажной; над городом висели тучи, накапливала силы гроза, подавляя все живое тяжелым ожиданием.

Клара сбежала в сад, перелезла через забор и оказалась на другой улице. Только не домой, только не к людям! Вот и знают все… А может, ее тоже как сообщницу будут судить? Нет, она же не нарочно, она же не знала, что может быть такая подлость и низость! А если Ника умрет? Что тогда?.. Тогда всю жизнь над нею будет эта страшная вина. Как же жить, не радуясь, с придавленной к земле совестью?

Нет, Ника должна жить, Ника будет жить! Может, ей что-нибудь нужно, Нике? Может быть, ей нужна кровь? Почему она не подумала об этом раньше? Пусть возьмут у нее, у Клары, она разделит ее с Никой, оставит себе столько, чтоб не умереть самой. Почему она с самого начала не побежала в больницу, не спросила, не узнала? Боялась, думала о себе. Только о себе!.. Как это страшно, когда человек думает только о себе, он забывает даже такое большое и главное — умирает человек…

Клара бежала, подгоняемая этими мыслями. Она забыла, что уже ночь, что в больницу не пустят. Но разве можно ждать до утра? Обычно ночью больным тяжело, ночью они преодолевают смерть или сдаются. Так, может, этой ночью не хватит Нике немного ее, Клариной, теплой крови, чтоб победить? Как можно ждать до утра, вдруг окажется поздно…

Клара пробежала мимо высокой кладбищенской стены, что-то возилось и вздыхало в вершинах деревьев, но она не испугалась, хотя в другое время в эту пору ни за что бы не прошла здесь.

Вот и больничный двор. Калитка заперта, но распахнуты ворота, у подъезда дежурит машина «скорой помощи». Тут и ночью борьба за жизнь. Почти во всех окнах свет, тусклый, болезненный, больничный.

В коридор Клару не пустила пожилая женщина в белом халате, дремавшая на стуле у входа.

— Тебе в «скорую помощь»? — спросила она, сочувственно глядя в лицо запыхавшейся Клары. — Это в соседнем подъезде, здесь хирургия. — Клара молчала, не могла отдышаться, и женщина снова с участием спросила: — Что-нибудь случилось?

— Нет… то есть да… Я хотела узнать, как Ника Макиенко… Ну, та девочка, раненная в лесу. Я ее подруга. Может быть, кровь нужна? Спросите у врача, пожалуйста!

— Ты поздно пришла.

— Как поздно?! — испугалась Клара. — Что поздно?!

— Ночь уже, поздно, завтра приходи.

— А Ника?

— Крови ей много влили, да не всегда помогает чужая кровь, если свою потеряешь, — вздохнула няня.

— Плохо ей, да? — прошептала Клара.

— Сердце у нее сильное, врачи надеются…

— Где ее окошко?

— За углом третье, только нельзя туда, не ходи, там тяжелые больные.

— Я потихоньку. — Клара проскользнула вдоль стены за угол.

Во всех окнах тускло мерцали ночники. В третьем окне — мертвый зеленый свет, лампочка прикрыта зеленым колпаком. Какая-то тень бесшумно кружила по палате, туда-сюда, туда-сюда. Наверное, Варина Михайловна, мама Ники. И — ни звука.

Клара попятилась, прислонилась к дереву, пахнущему свежей известкой. Не могла оторваться от зеленого окна, уйти: казалось, именно тогда случится что-то страшное, непоправимое. И виновата — она…

Услышала осторожные шаги вдоль стены, спряталась за дерево. Кто бы это?

Двое. Идут с другой стороны, приглядываются. Она похолодела — Игорь и Алик. Стали молча, смотрят в зеленое окно. Игорь чиркнул зажигалкой, закурил. Алик выдернул папиросу, бросил:

— Нельзя.

— Хоть бы она выкарабкалась, — сказал Игорь. — Иначе меня будут судить за убийство.

— И меня, — шепотом отозвался Алик.

Вот чего они боятся!

— Может, лекарство какое особое нужно, потормоши отца. — Это Алик.

— Отец теперь тоже полетит.

— Пупка разболтала. Да и чего было ждать от такой пискли!

— Все равно узнали бы, вон какой плакат бандеры сляпали, а я думал: для чего это они меня фоткают…

— Страшно было?

— Не помню как. Наверное… Отец сказал, что и его будут судить. Мать барахло прячет, могут конфисковать.

Тень в комнате перестала метаться, остановилась у окна — напряженный силуэт. Игорь и Алик скрылись в темноте, пошли через сад; было слышно, как они перелезали через забор.

Вот чего они тут ходят — боятся Никиной смерти. Раньше Гарри, конечно, хотел этого. Судить… А она, Клара, будет свидетелем. Страшно! Но разве сравнить с тем, что пришлось пережить Нике, что сейчас переживает ее мама?

У Ники сильное сердце. Клара вспомнила стихи, которые любила Ника:

Это написал Адам Мицкевич, тот самый, чей памятник они видели во Львове. Но стихи Ника читала Кларе еще в пионерском лагере, задолго до поездки во Львов, до всей этой компашки и Гарри Мига.

Подымаясь на гору мимо кладбища, Регина Чеславовна задыхалась. Тяжелая предгрозовая ночь вталкивала воздух в легкие шершавыми липкими кусками. Почему говорят, что воздух невесом, неощутим? Каким тяжелым он бывает — не продохнуть.

Эта дорога ей хорошо знакома. По ней она ходила к Вите Хомякову, к маленькому соседу Славке, когда он заболел корью, проведывала всех учеников, кто попадал в больницу.

Учитель — как много стоит за этим! Не только дать знания — научить добру, достоинству, гражданству. Вся жизнь на самоотдаче, и этого, выходит, мало. Нельзя было упускать Игоря, надо было бороться. Ведь она многое поняла после визита к нему домой.

Все еще не верилось, что человек может быть потерян. Но иллюзиями себя тешить не надо — может быть потерян, может. Предатель. Продажная шкура. Палач. То, что в родителях накапливалось постепенно, дало такие буйные всходы в молодом, полном сил Игоре. Горький урок всем…

Однажды она попыталась поговорить с Игорем; увидела из окна школы алую кубанку в сквере, послала шестиклассника — чтоб Игорь зашел в школу. Мальчик вернулся один, смущенно сказал, что Игорь прийти отказался. Тогда она сама пошла к нему. Игорь покосился на нее, но не встал; сплюнул, плевок шлепнулся на землю между ними, как раз посредине. Тут бы ей повернуться и уйти, но сказала, хотя понимала, что это все ни к чему:

«Отойдем в сторонку, я хочу с тобой поговорить».

Он, нагло ухмыляясь, глядя прищуренно, снизу, ответил:

«Это мои друзья. Секретов у меня от них нет».

Никто из «друзей» не пошевелился. Они все сидели, а она стояла под их насмешливыми взглядами. Вспомнить стыдно, как это было глупо, беспомощно! Как будто цепляясь за соломинку, настойчиво повторила: