Иван Данилов - Зимний дождь

В городок, где собирали агрономов, поезд пришел часов в девять утра, и я едва не опоздал к началу. Когда вбежал в зал, президиум уже занял места, в рядах тоже уселись и лишь сзади у дверей стоял легкий гомон, здесь теснились, тащили сюда приставные стулья, хотя ближе к трибуне люди сидели пореже, а первый ряд пустовал совсем. Я кинулся туда и наткнулся на Бориса Сергеевича, он тоже нес стул. В проходе перебросились двумя-тремя словами, но тут в президиуме кто-то встал, и Грачев шепнул мне:

— Потом поговорим.

— Идемте, вон свободно, — указал я на первый ряд.

— Жарко нынче, а у выхода ветерок, — чуть пригнувшись, он пошел со стулом дальше.

Выступающих было много, говорили специалисты и просто ответственные работники, я еле успевал записывать.

В перерыв я пошел искать Грачева, чтобы расспросить, как там у нас в Обливской, а заодно и кое-что уточнить по раздельной жатве. Борис Сергеевич и еще несколько человек, видно, тоже агрономы, стояли в глубине райисполкомовского двора за кустами акации, они о чем-то спорили приглушенно и зло. Я направился к ним, и спорщики смолкли.

В сторонке присели мы с Грачевым на скамейку, поговорили о том, о сем. Он выглядел усталым, чем-то недовольным, и я поспешил перейти на деловой тон, попросил растолковать мне доходчиво секреты нынешней жатвы. Борис Сергеевич долго молчал, подперев кулаком подбородок, глядел в землю, потом тяжело поднял голову:

— Хочешь консультацию получить? А я сам за ней вчера ходил к деду Евлампию… Да, просвещал он меня. Вы, говорит, теперь все на глазок определяете, а мы, бывало, больше на зуб. Раскусишь десяток зернышек и решишь — жать или подождать. Потом Евлампий помял колос в пальцах и впился в меня испуганными глазами: «Неужто косите? Тут ить без зубов видно! Зелено. Потянет солнце-то, если свалить так…»

Борис Сергеевич вздохнул, грустно взглянул на меня:

— Смешно вроде, а страшно хлеб-то погубить…

После перерыва слово взял представитель из Москвы. Прежде чем начать говорить, он попросил всех подойти к столу и взять у него по колоску. Несколько штук он оставил себе; дождавшись, пока все рассядутся по местам, он поднял над трибуной пучок колосьев и сказал:

— Вот в такой стадии и надо косить!

На несколько секунд зал онемел, затаил дыхание, и вдруг от дверей донесся голос Грачева:

— Как же косить? Белка нет, одна водичка…

Я оглянулся, Борис Сергеевич стоял, подавшись вперед, в глазах его застыли испуг и усталая боль.

Представитель повел взглядом по рядам и тихо, почти по-домашнему спросил:

— Еще кто-нибудь разделяет эту точку зрения?

Со стула у окна вскочил молоденький парнишка, видно, только что из института, и затараторил:

— Полагаю, для формирования колоса необходимо еще…

— Еще кто так полагает? — прервал его москвич заметно потвердевшим голосом.

По лицам в зале проскользнули воровато-хитрые усмешки, и многие, скрывая их, нагнули головы.

— Нет больше таких? Ну и отлично! — представитель чуть склонился над трибуной и сказал жестко, раздельно: — А вас, товарищ у дверей, и вас, юноша, попрошу после совещания задержаться. Мы вам дополнительно объясним…

Ночью я вернулся в редакцию и сразу сел писать отчет. Я точно изложил все советы и указания по раздельной уборке. Через день материал был напечатан на первой полосе. Я ходил именинником, а к вечеру меня вызвал редактор и задал несколько вопросов, вроде: чем занимался в командировке — выполнял важное задание или пил в буфете пиво, знаю ли я, как почетно и ответственно звание журналиста, и помню ли, что месячный испытательный срок у меня еще не истек. У меня задрожали коленки:

— Перепутал фамилии?

Вместо ответа редактор с жестяным грохотом развернул областную партийную газету и громко прочитал:

«До сих пор некоторые специалисты игнорируют раздельный метод уборки, проявляют консерватизм, недопустимо затягивают косовицу, преступно срывают хлебоуборку. Выразителями таких «зеленых» настроений на совещании выступили главный агроном колхоза «Обливский» Б. С. Грачев и и. о. главного агронома колхоза «Рассвет» т. Петухов…»

— Вы слышали эти выступления? — редактор нервно смял газету и сунул ее в тумбочку.

— Собственно, выступлений не было. Реплики с места, я думаю…

— Мы что, будем с вами определять жанры или помогать убирать хлеб? — в голосе его послышались и осуждение, и усталость. — Кстати, — он взглянул на меня испытующе, — вы же обливец, этот Грачев не родственник ваш?

— Да родня, — неожиданно для себя соврал я. Редактор помолчал, глядя в окно, потрогал рукой телефоны — один, другой, третий и вдруг смягчился:

— Ладно, слово вы чувствуете неплохо, а вот чутья нет, — и опять вздохнул. — Чутье у нас, брат, главное. А теперь выписывайте командировку и вместо одного родного вам маловера найдете двух. Напишите о них фельетон. Счастливо! — редактор хлопнул ладонью по столу, давая понять, что разговор окончен.

…За окном намечался рассвет. Мы с Буяновым сидели возле жестяной печки и молча плескали в огонь солярку. Пламя металось, гудело, но тепла почти не чувствовалось. Во дворе моросил поздний осенний дождь, и по стеклам окон шустро, как муравьи, бегали мутновато-глинистые капли.

Елена соскучилась по мужу и теперь отложила на подоконник тетради, не успев их проверить, бегала по комнате, варила обед, грела воду для купания. При всем этом я был лишний и несколько раз порывался уйти, но Николай удерживал меня: мол, со встречи полагается посидеть за бутылкой и вообще нужно же наконец поесть горячего.

Хлопоча, Елена рассказывала мужу станичные новости. Новости все были важные: в школу не приехал учитель по рисованию, которого ждали, и теперь эти часы отдали ей; Шурка, сын дяди Иллариона, задумал жениться, берет Нину Рябинину; Даша застала в клубе Олимпиаду Звонареву с Тишкой-лесником.

Николай сидел у стола, резал ломтиками сало, довольный, улыбался.

— Да-а, чуть не забыла! — совсем как станичные бабы всплеснула руками Елена. — Позавчера заходил дядя Илларион, сказал, чтоб на Октябрьские свою компанию к ним звали.

— Видно будет, — помрачнев, буркнул Николай.

— Чего глядеть-то? Тут повернуться негде. Вот уж отстроим свой…

Свалив табуретку, Николай заметался по комнате, в кармане ватника нашел смятую папироску.

Я почувствовал себя еще более неловко. Но в эту минуту без стука ввалилась Даша и сообщила, что меня экстренно (откуда только слово взяла) вызывают в правление.

Обрадованный тем, что можно уйти, я даже не подумал, кому я там понадобился.

Обливское начальство встретило меня улыбками, и Дмитрий Павлович и Авдей Авдеевич, как только я вошел, встали, за руку поздоровались, подали стул, с лиц их не сходило радостное оживление, словно дождались они наконец своего любимого, неизвестно где пропадавшего сына.