Иван Данилов - Зимний дождь

Первой, как из ущелья, из папок вынырнула кудлатая голова Гудова. Разогнувшись, он закинул руки за спинку стула и, весь обмякнув, сидел не шевелясь, глядел в окно, за сеткой которого мелькали торопливые ноги, оставляя на горячем асфальте мелкие вмятины.

— Уже? — чуть удивленно окликнул его Карелов и кивнул на дверь: — Покурим?

В длинном узком коридоре было сумрачно, хотя под потолком горели лампы дневного света. Карелов и Гудов стояли, прислонясь к прохладной кирпичной стене, курили, слушая, как за дверями, которых было множество, трещали арифмометры, стучали машинки, трезвонили телефоны.

— Слушай, кому это нужно? — Карелов бросил руку вдоль коридора.

— Что? — удивился Гудов. — Институт, что ли?

— При чем тут институт! Блеф, какой ты сейчас сочинял. И еще три лба потеют над ним… Ведь каждому из нас до лампочки это решение. Каждому… Ну, кроме Рафика, он помешан на этом. А для остальных институт — лишь место кормежки. Возьми Кулина, Лунева.

— А тебе? — усмехнулся Гудов.

— Со мной все ясно, — Карелов стряхнул пепел в ладонь, — я на чужой ставке. Пимен под псевдонимом… Сам знаешь.

Гудов знал: в институт Карелова загнали обстоятельства, он был неплохим журналистом, работал в областной газете, когда затеял писать роман и ушел на вольные хлеба. Просидел над ним два года — конца не видно. А дома — жена, двое детей… Нужно было что-то предпринимать. Вернуться в газету — значит позабыть о романе, газета — это жизнь в досыл, каждый день — срочно в номер. И тут подвернулось это место — Карелов стал инженером-мелиоратором по штату и писарем по существу: готовит начальству доклады, выпускает плакаты, правит материалы специалистов. А по ночам дописывает свой роман.

Карелов и Гудов покурили, но продолжали стоять. Хлопали двери, сновали сотрудники. Когда заходил кто-нибудь со двора, в коридор врывались волны зноя.

— У тебя когда отпуск? — нарушил молчание Карелов.

— В августе, с десятого…

— Хорошее время… На море не собираешься?

— Нет, поеду в Лозовое, к старикам…

— А я вплотную засяду за роман. Кажется, наконец, добью его, и тогда — до свиданья, мама, не горюй! — Карелов весело пропел, но тут же оборвал себя, спросил приглушенно: — Дочь сейчас там, у дедов?

— Да.

— Ну, а как ты… на рыбалку не собираешься? — споткнулся он на вопросе.

Гудов понял, о чем хотел спросить сослуживец, но не спросил, и был благодарен ему. За последние месяцы Гудову надоели расспросы о его личной жизни, эти обязательные соболезнования с плохо скрытой усмешкой.

Когда они вернулись в отдел, тут уже была нормальная, привычная обстановка: Лунев сидел, развалясь в кресле, вертел на пальце ключ от недавно купленных «Жигулей», покачивая черной, по-пугачевски округлой бородкой, Рафик, отрешившись от всего, уткнулся в журнал «Природа». Витя Кулин, тесня круглым задом столы, ходил по комнате и, розовея от волнения, доказывал, что в научной работе главное не тема диссертации, не аргументация выводов, а руководитель.

— Ру-ко-во-ди-тель! — разбивал он по слогам.

— А может, все-таки, главное вот в этом «струменте»? — постучал по лбу Рафик.

— Ну, а я что по-твоему, — дурак? — круто развернулся к нему Кулин.

— Извините, но по этому вопросу я не смогу дать вам исчерпывающей информации, — Рафик развел руками.

— Старички, есть новый анекдот, — встрепенулся Лунев и сунул ключи в карман. — Приходит Петька к Чапаеву…

— Погоди! — остановил его Карелов. — Давайте ваши грамоты, их еще надо к общему знаменателю привести. — Собирая со столов листочки и бегло просматривая их, сказал, усмехаясь: — Вот сочинители! — И пошел к выходу в поисках свободного кабинета.

— Ха, уник, — тряхнул головой в сторону двери Кулин. — Писатель! С ударением на первом слоге.

— А что, Карелов — мужик талантливый, — вступился за него Рафик.

— А где его книги? Нет их…

Рафик пожал плечами.

— Всему есть причины…

— При-чины… — протянул Витя. — Если есть талант, он все пробьет. Видали, как весной травинки асфальт ломают?

— Только живут они недолго, до первой жары…

Пустой в сущности разговор тронул незажившую боль Гудова, напомнил минувшее новогодье: о чем-то похожем говорилось тогда у праздничного стола.

Прямо с концерта Тамара притащила домой своих приятелей, артистов филармонии: костлявую, с пергаментно-сухим лицом певичку, баяниста Володю — седогривого хохмача, и режиссера Юдина, маленького, головастого, с оттопыренными ушами, похожего на пузатый самовар. Хотя никакой договоренности о таком празднестве не было, вышло все весело, непринужденно. В холодильнике у Гудова нашлись бутылка коньяка и шампанское, выпили, пели, крутили пластинки…

В новогоднюю ночь, когда за окном густо летит снег, а в комнате светят только разноцветные фонарики на елке, под тихую мягкую музыку, льющуюся из приемника, всякому бывает чуть-чуть грустно и хочется помечтать, поговорить о высоком, главном в жизни.

— Вот мы твердим: талант, талант, — сиял золотыми зубами Юдин, — а что это такое? Всего лишь зернышко, из которого еще нужно выпестовать растение. Его нужно поливать, рыхлить ему почву… Правильно я говорю, Тамарчик? — склонился он к хозяйке.

Гудова задела эта унизительно-ласкательная фамильярность, но тут же неприязнь к «Самоварчику» прошла: все они, актеры, с чудинкой.

— Кем была Тамарчик? Девочкой из самодеятельности… Вот такой пташкой:

Юдин читал, копируя Тамару, чуть захлебываясь, время от времени подергивая головой, как бы поправляя тяжелую косу, которая была тогда у нее.

— Да, друзья мои, вот что было… А теперь она — актриса, талант, который крепнет, набирает сил…

— И все потому, что вы, Борис Маркович, рыхлите и поливаете, — зашелся в смехе седогривый баянист.

…— Чепуха! — рявкнул Витя Кулин, — оппонент не отвергал самой идеи…

Разъяренный рык вернул Гудова в подвальное помещение, но в суть спора вникать не хотелось. Подобный треп велся тут ежедневно из года в год, он был скучен, поскольку всякий раз можно безошибочно предугадать, кто что скажет. Все давно общеизвестно, как маленькие хитрости Лунева, когда, он, задумав с четверга махнуть на рыбалку, снимал телефонную трубку и, набрав половину своего номера, кричал: «Пал Иваныч, так, значит, завтра с утра на первом объекте встречаемся?» Предварительно он открывал дверь, чтобы разговор слышал в соседнем кабинете занудливый завотделом. Целая система таких «кодированных» разговоров была разработана Луневым.

…Гудов глядел в окно, за проволочной сеткой туда-сюда маятниками огромных часов мелькали чьи-то ноги, и он затосковал о своем Заволжье, затосковал по запаху земли, нагретой солярки, по упругим рычагам трактора. Он выдвинул ящик стола, хотел еще раз посмотреть материалы своей последней командировки на Солонцовую оросительную систему, но на тумбочке зазвонил телефон. Гудов снял трубку. Шеф просил минут через десять зайти к нему.