Иван Данилов - Зимний дождь

— Конечно, повзрослела, — согласилась Тамара, — не восемнадцать лет…

— Да не в годах дело, — махнула рукой мать. — Понарошенская ты вся какая-то.

— Как это? — удивилась Тамара.

— Да так… Брови выдрала, на ресницах по килограмму дегтя, не дочь моя, а какая-то анчутка.

— Мамочка, милая моя. — Тамара со смехом вскочила со стула, обвила руками шею Василисы Михайловны. — Я же — актриса. Понимаешь — ак-три-са!

Она хотела казаться веселой, но голос ее срывался.

Перед окончанием рабочего дня просторный кабинет шефа переоборудовали в банкетный зал, вместо телефонов, селектора, календаря-информатора и множества иных мелких, но необходимых современному руководителю вещей на столах, сдвинутых в ряд, появилось то, без чего русский человек не отмечает ни одного важного события. Главным распорядителем готовящегося торжества была Люся, одетая к случаю с изящной небрежностью. Ей помогали женщины из бухгалтерии и машбюро.

Ровно в шесть часов пригласили к столу. Сотрудники института, особенно молодежь, ввалились в кабинет кучно, внося с собой многоголосый говор, смех, загремели стульями. Крупногабаритный Витя Кулин, продвигаясь вперед, двинул животом стол, и пустые рюмки, колыхнувшись, тоненько и жалостно зазвенели. Пока он протискивался, все стулья заняли, и Кулин развернулся назад, направился туда, где у самого выхода облюбовали себе места Рафик Карапетян, Карелов и Гудов.

— Вите не терпится облобызать юбиляра, — негромко сказал круглобородый Лунев, примащиваясь в самом уголке, и кивнул во главу стола, где по праву обосновались шеф и Михеев. Шеф был на своем обычном месте, и даже магнитофон, правда, не японский, а какой-то новый, стоял на тумбочке слева. С привычной, спокойной терпеливостью шеф ждал тишины, склонив набок тяжелую гривастую голову. Сухим, вышедшим из зимы стеблем полынка казался рядом с ним юбиляр Михеев. Как сверхдисциплинированный школьник, сложив руки на коленях, выпрямив сутулую спину, он сидел в сером, цвета сброшенной змеиной шкурки, костюме, и глаза его, прозрачные, как речная вода, не выражали ни радости, ни грусти. Большой, чуть ли не с кулак, узел галстука давил на выпирающий кадык, Михеев багровел, но не осмеливался ослабить узел, лишь украдкой подергивал шеей, борясь с удушьем.

Когда, наконец, все расселись, шеф медленно поднялся, обвел глазами собравшихся, незаметно, как умел делать это всегда, указательным пальцем левой руки надавил клавишу магнитофона и заговорил, выстраивая слова, как в почетный караул:

— Сегодня, товарищи, мы провожаем на заслуженный отдых одного из старейших, добросовестных, я бы сказал, талантливых работников, посвятившего жизнь…

— А что есть талант? — спросил Рафик Карапетян, склоняясь к уху Гудова.

Вопрос услышал Карелов, отозвался не очень тихим шепотом:

— Талант — это умение улыбаться при острой зубной боли. И не чихать, когда воняет.

— …не сделал великих открытий, — продолжал шеф, — но он всегда был…

— Занудой и подхалимом, — буркнул в тарелку с салатом Лунев.

Рафик Карапетян искоса взглянул на него, спросил:

— Слушай, почему ты такой злой?

— Я? — удивился Лунев. И засмеялся. — Ты неправ, старичок. Я просто не терплю ос, жужжат как пчелы, а меда мало. Да и тот несъедобен.

— Кто знает, каким сделает тебя тетя-жизнь к его возрасту, — бесстрастно бросил ему все время молчавший Гудов.

— Возраст тут ни при чем! — категорично отрубил Кулин. — Вот мне скоро пятьдесят, а я каким был…

— Таким остался, — с веселой готовностью подхватил Карапетян. — И трезвый, и хваченый — всегда одинаковый!

— Ну и чего? — сурово повернулся к нему Кулин.

— …скажем спасибо и выпьем за его здоровье! — патетически зазвенел голос шефа.

И тотчас за столом зашевелились, заговорили вслух, зазвенело тонкое стекло. Вознесенные вверх бокалы тянулись к юбиляру, сослуживцы, не слыша друг друга, желали Михееву долгих лет жизни, здоровья и еще чего-то. А он стоял взволнованный, побледневший, с вытянутой рукой, и все кивал вылинявшей серой головой.

Перестук ножей, завязавшиеся сразу разговоры, вспыхивающие то тут, то там смешки — все напоминало о торжестве, празднике. Но Гудов сидел отрешенный, не притрагиваясь к закуске, уставясь слепым взглядом в холодную ровность зеленой стены.

Карапетян склонился к нему, положил на плечо руку:

— Чего задумался? «Изглодал меня, парня, город»? — И серьезно, без усмешки посмотрел на Гудова.

— Гложет нас не город, Рафик, — медленно проговорил Василий, — а то, что живем мы хреново, — делаем не то, что надо бы… Живем, как попутную машину ловим, какая подвернется, на той и поехали!

— Кстати, о машине, — перебил его Карапетян, — в гололед ее надо загружать до отказа, иначе где-нибудь пойдет юзом и в кювет. Дорога твоя, Василий, сейчас скользкая… Понимаешь? Уходи из института, он тебе нужен, как рыбе зонтик. Найди по душе работу… Или хотя бы умную бабу.

Во главе стола раздалось звонкое постукивание металла о стекло. Шеф призывал к тишине. Рядом с юбиляром скульптурно стоял Витя Кулин, потирал ладонями, словно они у него окоченели. Дождавшись внимания, он стал поздравлять Михеева от имени месткома, потом выдернул из розетки штепсель и, подняв магнитофон над головой, объявил:

— Это подарок нашему дорогому юбиляру. Кассета, которая только что записывала наше с вами торжество, запечатлела голоса многих наших товарищей. Почти всех. — Кулин мельком взглянул на Гудова и Карапетяна, которые не знали об этом сюрпризе. — Здесь искренние слова любви и благодарности. Когда вам станет грустно, — он склонился к Михееву, ставя перед ним магнитофон, — включите его, и мы еще раз напомним, что ваша жизнь, ваш труд…

— Оригинально! — захлопала в ладоши девочка из машбюро.

— Еще бы! Полное собрание звуковых сочинений, — засмеялся Рафик. Шеф предоставил слово виновнику торжества. Михеев встал из-за стола, комкая пальцами подбородок, заговорил, волнуясь:

— Я, можно сказать, счастлив… Всю жизнь работал не жалея сил. Вы это сами видели. Но я мечтал, как все мы мечтали, — он поперхнулся, сбился с мысли и, немного помолчав, закончил: — Одним словом, большое спасибо всем вам! — Прозрачные глаза его стали еще светлее, он торопливо достал из кармана платок и промокнул им лицо. — Простите, — задыхаясь, извинился он, — я на минутку выйду.

Михеев проскользнул мимо тесно сдвинувшихся спин и юркнул за массивную дверь. Его сослуживцы переглянулись, растерянно держа рюмки.

— За здоровье нашего ветерана! — провозгласил Кулин.

И все с облегчением выпили. Шеф поднялся и направился в коридор, за ним потянулись другие. Компания разбивалась на группки и подгруппки. Кулин спрашивал Карелова о его романе и тут же рассказывал о своей незащищенной диссертации, Лунев, чуть покачиваясь, направился к заскучавшей Люсе, подсел к ней, его светло-коричневые, затуманенные глаза были просяще ласковыми, он что-то шептал Люсе в ухо, лапая ее то за колено, то за оголенное плечо.