Иван Данилов - Зимний дождь

— Мало ли что он скажет, — недовольно буркнул Гудов.

— Ну, как же, — Тамара беспомощно опустила плечи, — он режиссер. И потом, Борис Маркович обещал помочь устроить Ленку в круглосуточный садик. Я уже больше не могу без нее…

Беда к беде, удача к удаче — странно это, но так часто случается в жизни. Гудовы считали, что у них наступила полоса везения: первый свой концерт — композицию о городе-герое — Тамара сдала почти без замечаний, улаживалось дело и с детсадом — к осени должно было освободиться место в средней группе, и тогда обещали принять Ленку. И совсем неожиданной радостью стало получение Василием квартиры. Она предназначалась бухгалтеру треста, но тот уже перед выдачей ордеров вдруг отказался, его не устраивал район и наливные полы: у младшего сына бухгалтера были слабые легкие, и он боялся застудить мальчишку.

После чужих клетушек, сырых полуподвалов коммунальная двухкомнатная квартира казалась Гудовым сказочным дворцом. На Октябрьские праздники Василий съездил в Лозовое и привез Ленку. В первые дни девчонка вела себя как в гостях, ходила по комнатам стеснительно, робко заглядывала то на кухню, то в ванную. Однажды, подойдя к кладовке, спросила:

— А тут что у вас?

— Да не у вас, а у нас, доченька. У нас! — сказала Тамара, обнимая худенькие плечи девочки. — Теперь мы всегда будем вместе: и ты, и я, и папа…

Но вместе случалось быть редко. Утром Тамара торопливо вела дочку в садик, потом бежала на репетиции, затем концерты, нередко два-три в день. Домой возвращалась поздно, когда Ленка уже спала. Тамаре нравилась такая горячая, напряженная жизнь, она с радостью рассказывала о каждом своем выступлении Василию, звала его на концерты. Он обещал, но как-то все не выпадало удобного случая.

И так день за днем, из вечера в вечер. Осень, зиму, весну. Гудов стал замечать, что Тамара сникла, приходила после концертов уставшая, разбитая. О своих выступлениях говорила неохотно, и, если Василий о чем-нибудь расспрашивал, она раздраженно начинала жаловаться на склочный коллектив, на завистников.

— Плюнь на все да уйди опять на фабрику! — посоветовал однажды Василий.

— Нет! — неожиданно зло выкрикнула Тамара. — Пусть они, эти бездари с дипломами, и работают дворничихами. И что б они ни говорили, Борис Маркович не даст им меня съесть…

— Что-то слишком часто слышу я в последнее время о Борисе Марковиче? — спросил Гудов, пристально глядя на жену.

— Ты, кажется, ревнуешь? — засмеялась Тамара. — Ну и дурачок ты, Васька. Он же мне в отцы годится! — И чмокнула мужа в подбородок. — Кстати, завтра мы в пять выступаем в клубе силикатчиков. Это совсем рядом с вами. Если хочешь — приходи. Заодно и с Юдиным поближе познакомишься. — И опять засмеялась.

…Тамара читала рассказ о деревенских женщинах, рассказ немножко озорной, с прибаутками, частушками. И она по-старушечьи шамкала, визгливо пела, зачем-то коверкала слова, будто никогда не слышала, как говорят в селе, словно забыла речь и интонации своей матери; в зале смеялись, а Василий сидел в последнем ряду, угнув голову, сгорая от стыда. Ему казалось, что в зале смеются не над поступками героини рассказа, а над кривлянием актрисы.

После концерта Гудов зашел за кулисы сказать Тамаре, что он сейчас едет домой и еще успеет взять из садика Ленку. Юдин увидел его, подошел как к доброму знакомому, поинтересовался:

— Ну, как вам наш концерт?

— Да так, — Василий замялся.

— Вы правы, — согласился Юдин, хотя Василий ничего не сказал, — певица наша сегодня не в голосе, и Тамара что-то переигрывала. Но народу понравилось. Видели, какой реагаж? — И тут же спросил: — Как ваша дочка? Все в порядке?

— Да, нормально, — подтвердил Василий. — Большое спасибо вам за помощь…

Из угловой комнаты, где переодевались артисты, вышла Тамара, и Юдин ответил нарочито громко:

— Благодарность принимаю только в виде шампанского.

— Ну конечно, Борис Маркович, — сразу подхватила Тамара. — Мы вам так обязаны. Сейчас же и зайдем в ресторан…

— Я пошутил, Тамара Семеновна, — блеснул золотыми зубами Юдин.

— Почему же? Можно зайти, — неловко пригласил Василий.

— Даже нужно, я бы сказал! — решительно поддержал вынырнувший откуда-то седогривый баянист.

Однако от ресторана отказались. Решили забежать в летнее кафе, сели в холодке под отцветающей акацией возле фонтана. Среди праздной публики Гудов чувствовал себя неловко, то и дело расправлял жесткий воротник рабочей куртки, украдкой тер мазутное пятно, въевшееся в ладонь.

Принесли две бутылки шампанского, потные от холода, баянист, громко выстрелив пробкой в прозрачную крышу, разлил пенящийся напиток в стаканы, сказал, взглянув на Василия:

— Что ж, други мои, за союз рабочего класса и деятелей искусства!

Вслед за первой откупорили и вторую бутылку. За столом стало шумнее. Баянист заговорил с Тамарой о чьих-то левых концертах, о предстоящем заседании месткома, грозился кого-то вывести на чистую воду. Юдин молча курил, глядя куда-то вдаль. О Гудове, кажется, забыли, он чувствовал себя за этим столом чужим, лишним. Тамара, увлеченная горячим разговором, потянулась было к пачке сигарет, но тут же отдернула руку.

Гудов усмехнулся. Мимо проходила официантка, он попросил ее принести бутылку коньяка. Когда пятизвездочный опустился на середину стола, Василия опять заметили.

— Вот оно, лицо рабочего класса! — выкрикнул баянист.

— Перестань балаганить! — одернул его Юдин и сам взялся за бутылку.

После коньяка баянист и режиссер стали наперебой приглашать Гудова на концерты, укорять Тамару, что она раньше не познакомила их со своим мужем, таким замечательным человеком. И тут же без видимой связи Юдин принялся убеждать Василия в трудности актерской профессии, в сложности перевоплощения и самовыражения. Он рассуждал горячо, взволнованно, даже лысина и оттопыренные уши порозовели, а сам все косился на оголенные колени Тамары.

— Спасибо за компанию, — поблагодарил Василий, вставая из-за стола. — Тамара, нам пора…

— Куда же вы? — вскочил баянист и попытался удержать Гудова за руку. — Тут еще больше половины! — Он потряс бутылку.

— Ничего, кто-нибудь допьет, — жестко отрезал Василий.

И баянист ему тотчас же отомстил. Притворившись пьянее, чем был в самом деле, он качнулся к Тамаре:

— Значит и ты уходишь?

Тамара засмеялась и выставила перед собой руки, отстраняя баяниста.

Тогда он опять потянулся к Гудову:

— Постой… Как тебя… Василий, что ли? Так вот, Вася, — разбил он имя на слоги, — запомни: искусство принадлежит народу, а Тамара не просто женщина — она произведение искусства. Нельзя так грубо изолировать ее. Это все равно что Джоконду бросить в темный подвал…