Иван Данилов - Зимний дождь

— Мы прошлым летом с ним играли… И Гришка, — конопатый кивнул на большеглазого, — подарил ему сикольный крючок.

— Ну, тогда вы совсем друзья, — с той же серьезностью заметил Доля. — Он и сейчас на пруду рыбалит.

Мальчишки замялись. Похожий на девочку вздохнул:

— Мы думали, он тут…

— Можно бы сходить, да чего же без удочек? — рассудительно сказал старший. — Лишь рыбу пугать.

— А арбузы вы, стало быть, не любите? — спросил Доля. — Живот, что ли, с них болит?

— Не-е, — лукаво улыбнулся третий пацан, вылитый казачонок, кучерявый, с горбинкой на длинном носу. — У меня ни с чего не болит. Я и яблоки зеленые ел. Мамка ругала, а зря, — похвалился он.

— Кто же твоя мать?

— Тетя Тося Фролова! — сказал мальчишка, с удивлением вскинув брови и недоверчиво глядя на сторожа: как же можно не знать его маму?

— А-а, доярка…

— Ага. Она почти больше всех надоила. Только вот его бабка, — он кивнул на глазастого, — перегнала мамку. Потому что у бабки Дуни коровы молочнее.

— Так вы, оказывается, все колхозники? — спросил Доля с той легкой насмешкой, которую, по мнению взрослых, дети не улавливают.

— Не-е, — засмеялся казачонок, — мы пока учимся в школе. А когда вырастем, станем кто космонавтом, кто шофером… А я бахчи буду караулить.

— Ну? — удивился Доля. — Это почему же так решил?

— А арбузы дюже сладкие! — признался мальчишка.

— Раз так, придется сейчас покормить вас, — кончил мучить мальчишек Доля. — Будете есть?

— Будем!

— А то! — наперебой отозвались мальчишки.

Идя по бахче, Доля нагибался, стукал ногтем по полосатым шарам и наконец выбрал два арбуза. Взяв их под мышки, направился к шалашу.

— Давайте, мы понесем, — вызвался тот, что побольше.

— Мы не расколем! — заверил большеглазый Гришка, прижимая арбуз к животу.

За шалашом, на столе, Доля порезал арбузы на ломти, поставил перед ребятишками алюминиевую чашку, приказал:

— Семечки не бросайте, складывайте сюда. — И пояснил: — Семечки, они дороже самого арбуза. — И присел тут же на краешке скамьи, вытянув занывшую вдруг культю.

Он с удовольствием глядел, как мальчишки едят, захлебываясь сладким соком, с каким старанием, до самой корки, выгрызают мякоть и в то же время помнят его наказ. Если у кого-нибудь из них семечко, скользнув, падало на землю, за ним тотчас кидалось несколько рук.

— Ну, наелись? — спросил Доля, когда на столе не осталось ни одного ломтя. — Или еще сорвать?

— Наелись! — сказал казачонок и, задрав рубашонку, звонко похлопал по животу. — И так, как барабан…

— Тогда идите по домам, — посоветовал им Доля. — Матери, гляди, не знают, что вы сюда увеялись.

У него разболелась нога, захотелось полежать в шалаше. Но мальчишки продолжали сидеть. Старший конопатый, заметив, как Доля нянчится с культей, укладывает ее то так, то эдак, спросил со взрослой серьезностью:

— Это вас на войне, дед Данила? — И кивнул на деревяшку.

— А то где же — на танцах, что ль? На войне, ребята…

— И награды у вас есть? — засияли любопытством большие глаза.

— Есть медали, — подтвердил Доля.

— А ордена? — допытывался уже казачонок. — У моего деда есть орден. Бо-о-ольшой. С красной звездой.

— А у меня нет, — развел руками Доля. — И, как бы оправдываясь, добавил: — Я тогда молодой был, отличался дюже часто.

— Так самым отличникам и дают все! — удивленно вставил Гришка.

Но Доля пропустил его замечание мимо ушей.

— Вот, скажем, представили меня один раз к ордену Славы и не успели еще документы отослать, как тут же и отменили награду.

— Почему? — насторожился казачонок.

— Наверно, провинились, да? — понимающе спросил старший.

— Выходит, что так, — признался Доля. — Немца песню нашу научил играть. Слыхали такую:

Доля пропел, махая перед лицом ладонью, и видно было, что песня эта нравится ему, он мечтательно качал головой и улыбался.

— И на что он вам был нужен, этот немец? — посочувствовал Доле глазастый.

— Как не нужен? — удивился сторож. — До зарезу был необходим. Сам командир батальона посылал за ним. Сказал: умри, рядовой Фомичев, но чтобы к рассвету, к четырем тридцати, «язык» был у меня.

— И вы его поймали? — с захлебом спросил горбоносый казачонок.

— А как же! — удивился Доля. — Приказ есть приказ…

— И пока вели, научили песню играть? — не поверил конопатый.

— Да нет, — отмахнулся Доля, — там такая закавыка вышла. К сроку-то я фрица не сумел доставить. Взять я его взял вовремя, перед самой зарей. Как раз туман был густой, перед этим дождик выпал. Ну и накрыл я его прямо возле землянки.

— Чем накрыли? — удивленно спросил Гришка.

— Прикладом. Чем же еще?

Мальчишки улыбнулись.

— Да, — продолжал Доля, — оглушил, значит, я часового, рот его же пилоткой заткнул и поволок. Метров двести пропахали, и тут немцы, стало быть, заметили свою пропажу. Открыли огонь. Полосуют крест-накрест. Потом начали пускать ракеты. Ну, думаю, каюк… Только так подумал, глядь, а чуть в стороне что-то чернеет, вроде ямы. Я рывком туда: так и есть — воронка от бомбы! Пихнул в нее фрица и сам следом. С одной стороны воронка оказалась поглубже, углубление залило водой — «язык» как раз в это место угодил, сидит, как в корыте, по пуп мокрый…

Мальчишки несмело хохотнули, Доля тоже улыбнулся.

— Сидим в воронке — пленный в воде, я, как воробей, на узенькой приступке притулился. А стрельба не утихает. Прошло с полчаса. Очухался мой трофей и ничего понять не может: мычит, крутит головой. Развязал я ему руки, вынул изо рта пилотку и говорю: «Сиди тихо, видишь, какую охоту устроили на нас с тобой?» И показываю на сверкающие над нашими головами точки: «Понял, Ганс?» А он обиделся, гундосит: «Их бин Иоганн!» Ну хорошо, говорю, ты Иван, я Данил — вот и познакомились…

— А пели когда же вы? — спросил старший.

— Расскажу и про песню, — отозвался Доля и, пошарив в кармане серых, залатанных брюк, достал пачку махорки, газету, свернутую четырехугольником несколько раз, и, глядя в землю, стал крутить цигарку. — Песню, ребятки, русский человек не всегда играет с радости, — медленно, как бы размышляя, проговорил Доля, — поет он и когда на душе кошки скребут. Вот и тогда: сижу я в этой яме и уже счет времени потерял. Стало светать, смолкла стрельба, ну-к, думаю, попробую высунуться: на дуло автомата надел пилотку и приподнял над воронкой. И тут же засвистели пули. На выстрелы ответили с нашей стороны… Правда, боя в этот день не было, — продолжил бахчевник, — но временами перестрелка велась. Выход оставался один — ждать темноты. Сижу грязный, мокрый, а фриц, тот вообще доходит в своей купели. И тут я от отчаяния, что ли, запел про Катюшу… Тогда эту песню все страсть как любили! Немец на меня глаза вытаращил, а я ему: «Пой, пой, погрейся малость, а то загибнешь, гад! Зря, что ли, из-за тебя я такую муку принимаю?» — Доля закрутил головой, засмеялся: — Пальцем ему в рот тыкаю, пытаюсь объяснить. Понял он меня наконец, улыбнулся, и боязливо так замурлыкал…