Семен Журахович - Шрам на сердце

— А что еще тянул? — Поля резко повернула голову, но мать в темноте не увидела, как жестко сверкнули ее глаза.

— Как ты смеешь?! — вскрикнула Кузьминская и изо всех сил взмахнула рукой, словно издали награждая дочь пощечиной.

— Прости, мама.

Поля всхлипнула и прижалась головой к стеклу.

— Как страшно жить, — сказала она, глядя во тьму. — И какие мы беспомощные.

— Я тут ни при чем! — как-то жалобно взвизгнул Юра.

— Конечно! Ты уже и от отца готов отречься, лишь бы остаться чистеньким. «Однофамилец»… А кто клянчил изо дня в день: «Дубленку… японский магнитофон…» То, другое, десятое…

— Ну и что с того? — Юра сердито смотрел на сестру. — У других есть, чем я хуже?

— А ты думал, откуда такие деньги взять?

— Откуда все берут, оттуда и отец брал.

— Не все.

— Ну конечно! Есть чудесное исключение: Виталий, его папа и мама.

— Насмехаешься? А ты и подметки его не стоишь.

— Замолчите! — истерически крикнула Кузьминская и, обхватив голову руками, упала на изголовье, сжалась в комок.

Поля подошла, села на краешке.

— Мама, успокойся.

— Как я могу успокоиться?

Поля не знала что ответить. Всего несколько минут тому назад мать советовала ей успокоиться. Слова, слова… Ей было жалко мать, сердце болело за отца. «Но разве я виновата, — думала она, — что больше всего меня терзает страх перед завтрашней встречей с Виталием? Что я ему скажу?»

Она старалась не думать о том, что ее пугало, но оно преследовало ее неумолимым вопросом: «А что, если Виталий отступится от меня?» То, что вчера так нравилось в нем — непримиримость и даже нетерпимость, — теперь вселяло страх. Липкий страх вызывал еще одно чувство, которое наполняло ее стыдом и болью. Это была до того никогда не испытанная ею неприязнь к отцу, к матери. Да, и к матери. Знала все, наверно знала — и что? Советовала быть о с т о р о ж н е е?.. Поверит ли Виталий, что я ничего не знала? Виталий как-то сказал: «Ты меня прости, Поля, но в твоих родителях есть этакий, знаешь, мещанский душок…» Если б только мещанский душок. За душок не арестовывают, не судят. Неужели отца засудят? Как же так?

И что тогда будет с мамой? Опять боль и жалость в сердце: «А я, негодяйка, о себе думаю».

Мать шевельнулась.

— Который час? До утра с ума сойти можно.

— А что утром? — тоскливо проговорила Поля.

Прошла три шага и села у стола. Голова стала такой тяжелой, что пришлось ее подпереть обеими руками.

— Юра, иди ложись, — сказала мать. — Не забывай, что вот-вот экзамены.

— А мне плевать.

Поля не выдержала:

— На все плюешь. И на всех.

— Оставь его, Поля. — В голосе Кузьминской звучала безмерная усталость.

Не могла согреться. Холод пронизывал насквозь. Растревоженные мысли сталкивались, спорили, метались, не находя выхода. Что теперь? Еще месяц назад беззаботно смеялась: «Мне сорок пять, а я уже давно не чувствовала себя такой молодой!» Но вот за один день свалилось на ее плечи еще десять, еще двадцать лет. Если бы только на плечи — на душу!..

На днях муж пришел домой очень взволнованный. Заговорил о каких-то накладных и еще… Как же они называются, эти проклятые бумажки? Но она тогда не слишком серьезно восприняла его слова о возможных неприятностях. Ну выговор. Ну снимут с работы, наконец. Придется, может быть, пойти на более скромную должность с более низким окладом. Ждала неприятностей, однако не катастрофы. Позднее раскаяние душило ее. О чем думала? Чем успокаивала себя, когда возникли сомнения? Привыкла смотреть на все глазами мужа. А он не доверял никому. Любой дурак хочет казаться умником. И этот Полин женишок Виталий только прикидывается святошей, а на деле ловкач с острым глазом. Он, мол, кроме Поли, ничего не видит, но быть того не может, чтобы кое-чего не высмотрел. Возможно, даже машину? «Машину — дудки», — смеялся муж. Но ради Поли кое-чем надо будет и поделиться. Знала не один его недостаток, но скупым ее муж не был.

Во время обыска он держался почти спокойно. Но она понимала, что то было деланное спокойствие. Порой бросал ей подбадривающий взгляд, но боялся посмотреть в глаза детям. Тому, который с особым усердием прощупывал подушки и подкладку пальто, муж, принужденно усмехаясь, сказал: «Напрасно стараетесь, в гараже ничего нет и дома тоже. На сберкнижке, как видите, не миллионы, а тысяча рублей, — для детей откладывал». Тот, старательный, хмуро бросил: «Мы делаем то, что нам поручено, а вы свои объяснения приберегите для следствия…»

Кузьминская поняла, что о гараже муж сказал не для посторонних — для нее. Несколько месяцев тому назад показал одно место под стеной гаража: «Здесь закопана стеклянная банка. Там не так много…» Спросила его тогда: «Почему не положить на сберкнижку?» Улыбнулся и подмигнул: «Не люблю, когда кто-то считает мои деньги. Даже если это кассир сберкассы».

Юра спал в кресле, тихо посвистывая при выдохе. Длинные ноги протянулись чуть не до середины комнаты.

— Поля, иди спать.

— Ой, мама, какой сон?..

«Еще неделю назад я чувствовала себя совсем молодой… Вздор! О чем я думаю?»

Заставила себя признаться, что мысли ее кружат вокруг да около, что она трусливо прячется сама от себя; глубоко скрытое прорвалось и подступило вплотную, четко, жестоко: «Я виновата!» Ей показалось, что она выкрикнула это так громко, что услышали и на улице. Испуганно подняла голову. Юрка посапывал. У стола, укрытая густым сумраком, горбилась фигура Поли.

Не хотела вспоминать, но воспоминания, подкрадываясь, разрывали душу: помнишь? Кузьминская помертвевшими губами неслышно отвечала: «Помню»… Как была рада тогда, когда муж с зарплатой принес — отдельно, в конверте — пачку новеньких десяток. «Прогрессивка», — сказал он. Схватила конверт, смеясь закружилась в танце: «Самый лучший прогресс — это прогрессивка!..» Потом, по-детски загибая пальцы, пересчитывала: куплю то, куплю это. Прошел месяц — премия. За ней опять прогрессивка. И в придачу щедрые подарки Ходуна, который с первого же раза вызвал у нее не просто антипатию — отвращение. «Я не хочу его подарков», — сердито говорила мужу. Тот приходил в замешательство: «Неудобно… От него, знаешь, многое зависит…» И не договаривал. Чем дальше, тем Ходун становился все развязнее. Ловила на себе сальные взгляды хитро прищуренных глаз. Хотелось плюнуть в нахальную рожу, а надо было угощать, выслушивать бородатые анекдоты. «Не обращай внимания, — говорил муж, — в жизни всегда приходится чем-то поступаться». — «Мерзко». — «Получаем за это соответствующую компенсацию». Когда же Ходун наконец убирался, муж объяснял: «Ты понимаешь, это свинья, но… Что поделаешь, нужный человек». Кривила губы и отвечала с издевкой: «Точнее будет так: свинья, но нужная свинья…»