Семен Журахович - Шрам на сердце

Касса открывалась ровно в шесть. Ира взяла билет и пошла к вагону. Людей было мало.

Поезд двинулся, и тогда она подумала: «Тетка Мотря просила привезти ей чаю. Как же я могла забыть?»

1984

Пер. А. Островского.

Как холодно! Дует откуда-то, что ли?

— Юра, закрой окно, — нервно проговорила Кузьминская.

Она сидела на диване поджав ноги, закутавшись в клетчатый плед.

— Кто открыл окно? — вырвалось стоном.

— Окно закрыто, — раздраженно сказал сын.

Он ходил от двери к окну, шаркая туфлями.

— Не вертись перед глазами, — сказала Кузьминская, — сядь!

— Довольно того, что отец сел…

Поля подняла бледное, заплаканное лицо.

— Как тебе не стыдно! Сердце у тебя или камень? Мама, скажи ему.

И опять опустила голову, чуть не до колен.

Кузьминская закрыла ладонью глаза.

— Боже мой!..

— То-то и оно, что не камень, — проворчал Юра. — Переживай теперь… — Он остановился посреди комнаты, подняв сжатые кулаки. — Я ничего не знаю. Я всем скажу, что ничего не знал. Да и, в конце концов, сын за отца не ответчик.

— Ты и в самом деле не знал, — сказала Кузьминская, смешалась и после тяжелой паузы добавила: — И нечего было знать.

— А вдруг что-нибудь появится в газете? — ни к кому не обращаясь, спросил Юра. — Что тогда? Я скажу… Скажу, что это однофамилец, что я…

— «Я, я, я…» Ничтожный эгоист — вот кто ты, — не подымая головы, сказала Поля.

— Дети, умоляю вас… — простонала Кузьминская.

— Чего он?..

— «Чего, чего?..» Мне еще жить.

— А отцу? — сквозь слезы проговорила Кузьминская. — А Поле? А мне?

«Какое уж там «мне»! — подумала в горькой безнадежности. — Хоть бы детям не было беды».

Вздрогнула от холода.

— Верно, там открыто окно.

Юра заглянул в спальню:

— И там закрыто.

Кузьминская посмотрела на буфет, и все поплыло перед глазами. Вытерла слезы. Буфет стоял отодвинутый от стены. С распахнутыми дверцами, вынутыми ящиками. Пустой. Вся посуда, чайный сервиз, графины и рюмки, хрустальные вазы — все на полу. Как они высматривали, как искали!

В спальню не в силах была и заглянуть. Из шкафа все вынуто, переворошено. Постели тоже… Ковер снят со стены. А стену выстукивали. И в Полиной комнате осмотрели каждую вещь. На кухне. В туалете. Из стиральной машины выкинули белье. Недаром говорят: копаться в чужом грязном белье…

Один сидел у стола и писал, двое производили обыск. А еще двое свидетелей или как их? Понятые?

Кузьминская скорчилась от боли, от ярости. Каким хищным любопытством сверкали глаза дворничихи! Наверно, уже разнесла по всему двору. А сама? Гнусная спекулянтка. И лодырь. Раз в месяц помоет лестницу, а крика и брани на всю улицу. Второй свидетель или понятой, сосед-пенсионер, сидел грустный и с жалостью смотрел на детей. Должно быть, учителем был…

— О боже! — простонала Кузьминская. — Ведь я ему говорила: не води компании с Ходуном. Будь осторожен.

— Ах осторожен! — вскрикнула Поля. — Как это осторожен? Красть осторожнее? — упала головой на стол и зашлась в рыданиях.

Юра снова зашагал по комнате.

— Вылетел в трубу мой институт. Фьюить!

— А ты бы лучше учился! — со злостью крикнула Кузьминская. — На отцовские протекции рассчитывал.

— Ничего! И без института люди живут. Да еще как…

Он остановился возле матери, высокий, неуклюжий, в мятой рубашке и вытертых — до белизны — джинсах. Прыщавое лицо до смешного детское. Но теперь ей не было смешно.

— Мама, — прошептал он. — Ничего ведь не нашли. Ни здесь, ни в гараже.

Поля услышала.

— А что могли найти?

Кузьминская молчала. Поля бросилась к ней, вскинув дрожащие руки.

— Что-то спрятали? — В заглушенном вопле слышалась нестерпимая боль. — Где? У тети Гали? Где? Где? Пойди забери и отнеси куда следует.

— Ничего не спрятали и нечего относить, — резко оборвала Кузьминская. — Успокойся.

Юра плечом слегка оттолкнул сестру.

— Сядь. Ничего не нашли — значит, нет никаких доказательств. Все обойдется.

— Ой, боюсь, не обойдется, — вырвалось у Кузьминской. — Документы…

— Какие еще документы? — Поля испуганными глазами вглядывалась в поблекшее, как бы измятое лицо матери.

— Там… В конторе. Какие-то накладные. И эти… Забыла, как называются.

Поля отошла к окну. Отчаяние душило ее.

— Мама, что я скажу Виталию?

Кузьминская молчала.

— А кто он такой, чтоб перед ним оправдываться? — презрительно промолвил Юра.

— Он мой жених.

— Подумаешь! Что он собой представляет?

— Человек.

— Ха-ха! Студентик в заштопанном костюме.

— А ты и в новехоньком и в дубленке — пустое место.

— Замолчите, — попросила Кузьминская.

В комнате сгущался холодный мрак.

— Откуда-то дует, — Кузьминская судорожно прижала руки к груди. — Может быть, форточка на кухне. Глянь…

Юра вышел из комнаты и сразу же вернулся.

— Закрыта, — пробурчал.

Он подошел к креслу, толкнул его коленом и сел, вытянув длинные ноги.

— Юра, иди ложись на мою кровать, — сказала Кузьминская.

Сама она даже боялась заглянуть в разворошенную спальню. И даже подняться с дивана, на котором всегда спал Юра, была не в силах.

— Не хочу, — сказал Юра.

Он, видимо, и сам не понимал, что это детский страх заставляет его держаться ближе к матери.

— Что я скажу Виталику? Что я скажу? — Поля слепо смотрела в окно, словно спрашивала не мать, а кого-то там во тьме.

Мать только сильнее съежилась.

— Не морочь голову своим Виталиком, — медленно, сонным голосом протянул Юра. — Нам надо думать о себе.

— «О себе, о себе»… А чего мы стоим?

— Ты не очень…

— Замолчи, Юра, — приказала мать. — И ты, Поля, успокойся.

— Какое тут спокойствие, мама? Когда… Что я скажу Виталику? Ты знаешь, какая у него семья?

— Знаю, — вмешался Юра. — Образцово-показательная. Хоть на витрину. А что за витриной? Я уверен, что твой Виталик сориентировался в обстановке.

— То есть?

— То есть имеет в виду не только тебя, а и кое-что еще.

— Неправда! — крикнула Поля. — Он не такой…

— Ах не такой… Любовь — и ничегошеньки, кроме любви?

— Это ты… — Полин голос задрожал, — это ты со своими дружками всегда подсчитываешь, у кого сколько чего есть. И кто даже на собственных именинах здорово заработал. А мы с Виталием решили жить у его родителей. Он станет учиться и работать, я — работать. Нам больше ничего не надо. Отсюда не надо, — жестко подчеркнула она.

— Оказывается, он презирает нас? — обиделась Кузьминская.

— Что значит «презирает»? Он привык к другому. У него… — Поля на миг заколебалась. — У него такая семья.

— «Такая». А мы не такая. — В голосе Кузьминской зазвенели злые слезы. — А мы… А мы… Отец из себя жилы тянул. Ради вас.