Семен Журахович - Шрам на сердце

Каждый день Ира спрашивала: «Когда же приедет мама?» Слышала, как одна женщина говорила, что уже поезда пошли. «Так уже скоро?» Тетка Мотря, опустив голову, говорила: «Скоро». Кому могло прийти в голову, что и поезда теперь не на радость, а на горе. В один из черных дней Оксану вместе со всеми калиновскими девчатами и хлопцами заперли в телячьих вагонах. Тетку Мотрю и других матерей полицаи с бранью, подталкивая прикладами, гнали от станции. Но они изо всех сил, несмотря на побои, рвались к поезду, который уже тронулся, увозя их детей в Германию, и отчаянно кричали, расцарапывая себе лица.

А дома тетка Мотря замолкла, и это было еще страшнее. Молча долго смотрела на Иру, пока та, испуганная, не начинала плакать.

Молча возилась у печи. Молча наливала борщ в миски, тыкала пальцем: «Ешь!» И сама ела медленно, нехотя. А через несколько дней тетку Мотрю опять что-то ужаснуло. Схватила Иру за руку и бегом, бегом, через огороды, через лес на далекий маленький хутор:

— Тато, — сказала бородатому дядьке, — пускай малая покуда будет у тебя.

Ира плакала, не хотела оставаться у бородатого дядьки:

— Я поеду к маме.

Тетка Мотря тяжело дышала, часть дороги она несла Иру на руках.

— Никуда ты не поедешь. Таких, как ты, убивают.

— Каких? — не поняла Ира.

— Таких… — тетка Мотря опустила голову.

— А мама?

Тетка Мотря молчала.

— А Борисик?

Так звали маленького братика Иры, который еще ходить не умел, смешно ползал, как медвежонок, по полу.

— Борисик? — переспросила тетка Мотря, не поднимая глаз.

Но тут бородатый дядька крикнул на нее:

— Помолчи!

Позже тетка Мотря опять взяла Иру в свою хату. И опять приходил злой человек с винтовкой (Ира уже знала, что это полицай), тыкал пальцем и кричал. Тетка Мотря заслоняла Иру и только повторяла:

— Не трогай ребенка.

А потом схватила топор и закричала так страшно, что Ира упала и забилась в лихорадке.

— И меня убивай, — вопила тетка Мотря, — и меня! Только знай, этим топором тебе голову разрубят…

Полицай плюнул и пошел.

А они, прижавшись друг к другу, плакали, пока в хате не стало совсем темно и уже стало боязно даже плакать.

Многое поняла Ира за два с лишним года оккупации. Узнала она и о том, что значат слова: «таких, как ты, убивают».

Война опять прогремела над Калиновкой и двинулась на запад, но и издалека давала о себе знать страшными вестями. Первая похоронка — погиб Степан Петрович Добрывечир, муж тетки Мотри, отец Оксаны. Вторая похоронка — убит Петро Степанович Добрывечир, сын тетки Мотри, Океании брат. А уже в последние дни войны вернулись девчата из фашистской неволи и рассказали, что Оксану, когда она в третий раз бежала из плена, растерзали овчарки.

Ира ж так никогда и не дозналась, в какой яме, в каком рву были присыпаны песком или глиной растерзанные тела матери и Борисика, что только ползал на четвереньках. Похоронку же на отца сберегли и отдали ей соседи по улице на винницком предместье уже позже, когда она приехала в город учиться и работать.

В каждый отпуск и чуть ли не в каждый свободный день Ира приезжала к тетке Мотре, привозила гостинцы. Тетка Мотря притворно сердилась, каждую вещь разглядывала на свет: «Зачем тратить такие деньги…» Уезжая, Ира, так же как в первый раз, плакала, но в городе ее всегда согревала мысль: есть на свете родная душа.

«Мама, к чему эти сентименты?» — сказал Сашко.

Неужели забылось, каким счастьем для него была каждая поездка к бабусе Мотре? Прыгал, играл с визжащим Рябком, лазил на деревья, купался в пруду. И с утра до вечера — смех, как звоночек. А с каким радостным криком бросался он к бабусе, когда она сама — всегда неожиданно — появлялась у них на пороге со своей волшебной кошелкой.

Тимофей принес чудесные селедки, баночку крабов и — раскрой, жена, глаза шире! — баночку красной икры. «Откуда?» Тимош смеялся: «Откуда же такое достают? Из-под земли!..»

Итак, аккуратно нарезанная селедка с кружочками лука. Салат с крабами. Винегрет с зеленым горошком. А еще салат «собственной фирмы» из шести компонентов, на который Тимофей все советовал ей взять патент как на изобретение особой важности. А еще холодец. Грибочки. Фаршированные яйца.

Тимофей как пчела летал то туда, то сюда, каждый раз возвращаясь с каким-нибудь трофеем. Квашеные помидоры. Зеленые стрелки лука. Маринованные огурчики. Не толстопузые желтые из бочки, а нежинские мизинчики.

Сашко таскал сетки с минеральной водой, с «пепси-колой», о которой Ира брезгливо говорила: «Мылом несет».

После закусок цыплята табака.

И наконец, торт. Особенный, Ирин. В институте, где она работала, директор, видный ученый, когда ему напоминали про праздничный вечер, сначала жеманничал: «Я не люблю шума…» А потом, усмехаясь, говорил: «Если Ирина Борисовна сотворит свое изумительно-вкусное чудо, приду».

На белоснежную скатерть поставили источающие сок натюрморты, в центре которых устремлялись вверх две бутылки — водка и сухое вино, — окруженные хрустальными бокалами и гранеными фужерами. Чуть в стороне на низеньком журнальном столике, ожидая своей очереди, красовались вазы с фруктами и вареньем и тот самый знаменитый торт, что так нравился профессору. Картину завершали огненно-красные георгины в живописном узкогорлом кувшинчике из самой Опошни, где знаменитые умельцы творят чудеса из глины.

Она окинула стол взглядом. Все? Кажется, все.

Муж и сын стояли у окна уже по-праздничному одетые. Разглядела в глазах Тимоша грусть и даже тревогу. Сашко, сжав губы, вглядывался в сумрак. Такой день! Преодолевая спазм в горле, она улыбнулась.

— Мальчики мои родные… Если б вы знали…

Недоговорила и пошла в спальню переодеваться.

Конечно, устала. Столько хлопот! А впереди еще несколько часов неминуемых волнений. Встреча-знакомство с неизвестными людьми, что вскоре станут родственниками. Что они за люди?

Собственно, не от работы, всегда все делала охотно и быстро, — от мыслей устала. Нескончаемая лента вертится в голове, впиваясь колючками-вопросами: «Как Юля будет относиться к моему Сашку? Как ему будет житься в той семье и какая она, та семья?»

Совсем близко стоит сын и всматривается — не в окно, в свой завтрашний день. Представила рядом с ним Юлю, ее лицо. Каждый скажет: красивая девушка. Только почему она себя так странно ведет? Робеет? Каждая в первое время смущается перед родителями жениха, однако тут есть и что-то непонятное.

Но сейчас не время и нет сил хоть как-то разобраться в обступивших ее мыслях и вопросах. У Тимофея была излюбленная поговорка: «Жизнь умнее, чем мы, она свое покажет». Но ведь это не ответ. В самом ли деле жизнь так умна и что именно она покажет?

Долетели приглушенные голоса, муж с сыном о чем-то говорили. Улыбнулась: «как мужчина с мужчиной». Так повелось сызмалу. Жаловался ли отцу на соседского Мишку-разбойника, или выпрашивал коньки или лыжи, а позже джинсы — хватал отца за руку и тащил в соседнюю комнату на «мужской» разговор.