Семен Журахович - Шрам на сердце

Он решил это после исступленных минут, когда хриплое дыхание и стук сердца казались грохотом грома и стихали долго, медленно.

Тогда он сказал:

— У меня на физиономии всегда все написано.

— Кому какое дело? — прошептала она, прижимаясь к нему.

Отозвался не сразу.

— Бедная девочка…

Она подняла голову, вглядываясь в темноте в его лицо.

— Смотри на вещи проще. Не юнец.

Ей хотелось смеяться, шалить, болтать. Прильнула губами к его губам, шепнув:

— Это, чтоб ты молчал.

Но он не хотел молчать.

— Ни разу не заглядывал в этот проклятый бар. И надо же было…

Она засмеялась:

— Значит, надо было. Судьба! Я тоже не заглядывала, а тут страшно захотелось пить.

— Коньяку?

— Это уже твоя инициатива.

— Я сказал: одну рюмочку.

— А потом вторую, ха-ха…

— Это уже ты заказала.

— А ты приневолил.

— Так уж и приневолил. Ко всему приневолил…

— Ко всему, ко всему, — обнимая, смеялась она, — обольстил, увлек, совратил, свел с пути…

Он молчал.

— Ты очень чувствительный, — с искренним удивлением смотрела на его встревоженное лицо.

— Очень, не очень, как я подойду, как заговорю?

— Ох, ох, покраснеешь! Растеряешься!

— Представь, именно так.

— До утра успокоишься.

— До утра я сойду в Сочи.

Крепко прижалась.

— А я не пущу.

Молча отвел ее руки.

Отстранилась и уже с досадой сказала:

— Мы взрослые люди.

— О, разумеется. Вполне взрослые. Дальше некуда…

— Боже, какая нежная натура! Все будет отлично. Можешь во время завтрака не смотреть на меня. Спи. Я побегу.

Майя нехотя откусывала бутерброд и маленькими глотками пила чай. Была где-то далеко, и расстояние все увеличивалось.

Бабушка поглядывала то на одну, то на другую. «Я тут совсем лишняя», — думала она. Думала не сетуя, без горечи. Жизнь исчерпана, не о чем говорить.

А Ольга Ивановна с аппетитом ела и все не могла разобраться в раздвоенности своих чувств. Снова и снова приходила к выводу, что так, как он поступил, — лучше, но тут же охватывало другое, и губам становилось горячо уже не от чая.

Встряхнула головой и, глядя на море, сказала:

— Чудный день. В Сухуми стоим три часа. Можно погулять по городу.

Вопреки словам, сказанным с беззаботной легкостью, внезапная грусть охватила ее. И стало жаль себя.

1984

Пер. А. Островского.

Сколько можно думать, вспоминать, перебирать день за днем, год за годом, волноваться, радоваться, вытирать нежданную слезу, успокаиваться, чтоб в какую-то минуту опять почувствовать камешек в горле?

В конце концов, что здесь особенного? Так, наверно, бывает с каждой матерью. Особенно с теми, у которых один-единственный сын, а сами они — мамы — еще чувствуют себя молодыми. Ведь всего-навсего сорок с небольшим, рано оглядываться, и вообще, как говорят люди, еще не вечер. И смешно смотреть на первые усики двадцатилетнего Сашки. Ребенок. Но вот в один прекрасный день как гром с ясного неба звучат тихо произнесенные слова: «Значит, мама, так… Мы с Юлей решили пожениться». Он стоит перед ней немного смущенный, но голова, как у петушка, задрана кверху.

Пять-шесть слов. И ни вздохнуть, ни выдохнуть. «Мы решили…»

— Саша, — вырвалось наконец стоном. — Вы же только учитесь.

— Ну и что? — в охрипшем голосе нотка независимости. — У нас стипендия.

— Разве я об этом? — обиделась мама. — Мы с отцом готовы отдать тебе все.

Сашко догадался сделать самое умное в такой ситуации — обнял и поцеловал.

— Мама, я знаю… Разве я о деньгах и всем таком? Пойми, мы взрослые люди. Все обдумали и решили. Ну что с тобой?

Вытер мамины слезы и поцеловал в глаза.

— Мама, ну чего ты? Другие радуются…

Нет, другие тоже в первую минуту не в силах сдержать слез. А потом… Что потом?

Сашко. Сашок. Сашунчик. Хлопчик-воробчик. Мальчишка. Все неожиданно перевернулось. Как сложится у него с Юлей? Ничего не скажешь: статная, красивая и, видимо, добрая. Когда забывает о присутствующих, смотрит на Сашка влюбленными глазами. Но в тех же глазах, когда взглянет на нее, Сашину мать, что-то настороженное, что-то такое, такое… Не могла разобрать, что в этом взгляде. А впрочем, может, это обычные опасения будущей невестки: «А какой окажется моя свекровь?»

До чего же противное слово! В самом звучании что-то унизительное.

Что ж… То же, верно, чувствует каждая мать. А может, и не каждая… Может, это потому, что тебе только (ох, разве это «только»?) сорок три? Люди говорят — вторая молодость. Но в такой день сын со своей Юлей взваливает на плечи матери добрых пять лет, где там — целый десяток годов.

Да что она все о себе, о себе. Пусть сын будет счастлив. Прижала руки к груди и молитвенно прошептала: «Только люби нашего Сашка, береги его, и ты станешь родной дочкой».

Но сказать прямо это Юле не отважилась. Что-то непонятное в глазах сдерживало. Потом, потом…

Муж, оказывается, все знал.

— А у нас, Ирочка, еще утром был разговор: «Как мужчина с мужчиной…» Так начал Сашко свое историческое заявление.

Огиенко засмеялся и чмокнул жену в щеку.

— Я и сам… — Он вздохнул, развел руками. — Молодо-зелено. Но что поделаешь? Запретить? Уговаривать? Ха-ха, нынче это мало действует.

Слушала и кусала губы. Мужчины, они всегда толстокожие. Мог бы позвонить ей на работу. Мог бы прибежать взволнованный: «Знаешь, что сказал Сашко?»

Вот и сейчас стоит усмехается.

— Молодо-зелено… А с другой стороны, Ирочка, как посмотришь на бородатых холостяков, что разгуливают с накрашенными девками… До тридцати лет! Так лучше пусть уж смолоду. Дивчина вроде серьезная. И он у нас не ветрогон. Сашко говорит: семья у них хорошая. Ведь он будет жить там, у них.

— У них? — побледнела Ира.

Бросился к ней, она даже пошатнулась.

— Как ты меня напугала! — воскликнул сердито, но теплые руки обняли нежно. — Пойми, у них три комнаты. Где удобнее? Не о себе же должны думать?

Ира согласно кивнула головой. Конечно, не о себе. Руки мужа казались ледяными. Отстранилась и горько сказала:

— И это без меня решили.

— Ну, Ирочка… — вздохнул он. — Сядь, пожалуйста и обсудим спокойно.

Тимофей заговорил, как всегда, неторопливо и рассудительно. И для него это была полная неожиданность… Лучше бы после института. А терпения, видишь, не хватило. Что поделаешь? Остается принять все реалистически. То же и с квартирой. У нас две, тесненькие, а там три комнаты. Сашко говорит — большие. Одна дочка… — Помолчал. — Мне и самому неприятно. Выходит, сын в примаки идет. А что поделаешь? Потом, когда начнут работать, так, может, вместе со сватами на кооперативную квартиру соберемся… Не горюй, Ирочка.

Верно, все нормально. Сын женится, кого этим удивишь? Неужто всех матерей так колотит, у всех такая тревожная ночь?