Семен Журахович - Шрам на сердце

— Ваше имя, отчество я уже знаю. А меня зовут Вадим Петрович.

Кивнула головой и улыбнулась. Отлично вел в танце, и приятно было помолчать.

Майя жарким взглядом следила за двумя фигурами в движущемся кругу.

— До войны, — вздохнула бабушка, — мы с твоим дедом плыли так до Батуми. После загса местком дал нам путевки. Боже, сколько лет!..

Майя деда никогда не видела. Фотография молодого капитана, погибшего неизвестно где, никак не совмещалась с понятием «дед». Да и все, что говорила бабушка, было для нее неизмеримо далеко — доисторическая эпоха.

Грохот оркестра вдруг оборвался.

Майя пристально вглядывалась в лицо матери, оно было спокойно.

— Спасибо! — поклонился Вадим Петрович.

— Посидите с нами, — пригласила Ольга Ивановна.

— С удовольствием. — И еще раз поблагодарил.

— Вы умеете развлекать дам? — Ольга Ивановна любила подпустить шпильку.

— Нет. Предпочитаю естественный разговор.

Майя победоносно посмотрела на мать.

— Может быть, лучше выйдем на палубу? — сказала она.

— Правда, тут накурено, душно.

Пароход плыл сквозь ночь сияющим островом, на котором не утихали гомон, музыка и приглушенный гул машин.

— Вы не курите, Вадим Петрович? — Майя спросила так, как будто речь шла о чем-то важном.

— Бросил. Наша бедная планета и без того окутана дымом.

Слева вдалеке переливались бесчисленные огоньки города, который от дуги побережья подымался на лишь угадываемую в темноте гору.

— Такое же зрелище, когда отплываешь от Неаполя, — сказал Вадим Петрович. — Южная ночь, тьма-тьмущая, а звезды…

— Вы были в Италии? О, как замечательно! — восторженно воскликнула Майя. — Вы, должно быть, художник? А Венецию видели? — Еще, вероятно, десяток вопросов высыпала бы она, если б не мамин взгляд.

— Нет, не художник, — улыбнулся Вадим Петрович. — Инженер. Мои командировки связаны с очень прозаическими делами: принимаю оборудование для наших заводов. Венецию, к сожалению, не пришлось увидеть.

Но рассказывал он совсем не прозаично. Характерные черты чужого быта, выразительные сценки, острым глазом схваченные детали, и все это чуть с юмором и самоиронией. К тому же мягкий блеск красивых глаз, в глубине которых крылось что-то для Ольги Ивановны непонятное. Грусть? С чего бы? Ездит за границу — значит, видный специалист, человек успеха. Личные переживания? Во время отпуска, да еще на море, в комфортабельной каюте, кто о них, об этих переживаниях, помнит?

Она внимательно слушала Вадима Петровича, однако успевала заметить и еще кое-что: Майино восторженное лицо; его мгновенные, украдкой брошенные взгляды на дочь; склоненную голову бабушки, которая сперва напряженно прислушивалась, а теперь, видно, погрузилась в свои бесконечные воспоминания.

В каюте Майя с радостным изумлением сказала:

— Он и мне поцеловал руку.

— Ну и что? — пожала плечами Ольга Ивановна. — Представь: он каждый день целует кому-то руки.

— Мама, какая ты…

— Какая? Обыкновенная. А вот ты… Тебе же, дочка, не пятнадцать лет, а уже, слава богу, восемнадцать. Спокойнее, Майя. Учись приглядываться и видеть. Немножко играет, немножко с хитринкой… На пароходе у нас триста спутников. Вот так и смотри: один из трехсот.

Завтракали уже вместе, за одним столом. Потом сидели на палубе.

— Вы сказали: жизнь — это движение, — вспомнила Майя. — Вы много ездили, Вадим Петрович?

— Немало света повидал. Но я имел в виду движение в более широком смысле. Прежде всего, может быть, движение интеллекта, духовные стремления.

— Жизнь, по-моему, это молодость, — отозвалась Ольга Ивановна. — Тоже в широком смысле. И физического естества, и души, и ума.

— Однако и молодость порой бывает как лежачий камень, — возразила Майя, — речь о том, чтоб не плесневеть в неподвижности. Разве тут имеет значение возраст?

Она смотрела на Вадима Петровича и вся засияла, встретив его одобрительный взгляд; на это она и надеялась.

— Подрастешь, на собственном опыте убедишься, — сказала Ольга Ивановна, — что настоящая жизнь только до тридцати лет.

«И во мне шевельнулся бесенок противоречия», — подумала она, с вызовом глядя на Вадима Петровича. Он улыбнулся: решил и от себя подкинуть словечко.

— Один мой приятель даже уверяет, что главная пора жизни — детство. Говорит: все, что произошло с ним после четырнадцати лет, уже было несущественно.

— Но это же несерьезно! — поморщилась Ольга Ивановна. — Ваш приятель, видно, любит блеснуть фразой. Детство — оно и есть детство. — И, засмеявшись, добавила: — И вам еще рано в него впадать.

— Ох, вы же и колючка, Ольга Ивановна!

— Не колючка и не лепесток розы. Надо жить, а не умничать и философствовать о жизни. Если каждый шаг обдумывать…

Она махнула рукой.

— Я не поверю, что вы живете бездумно, — сказал Вадим Петрович.

— Не бездумно. Однако временами даю отдых своему неглубокому интеллекту, чтоб не обмелел вовсе.

— Мама…

Майин бесенок противоречия тоже рвался наружу, но Ольга Ивановна движением руки заставила его притихнуть.

— Я не люблю напыщенных фраз по любому поводу. Поверьте, Вадим Петрович, я не отношу вас к такой категории… Кое-кто даже заезженную банальность произносит так, словно человечество слышит это впервые. Тут утром на палубе какая-то дамочка мечтательно прощебетала: «Ах, ах, чайки… Какие крылья!» И вздох во все декольте… А для чего им эти крылья? Жадно схватить еще одну рыбку? Или вырвать у другой кусок булки, который ей бросил скучающий турист?

— Но человек плюс крылья, — взмахнул рукой Вадим Петрович.

— Уже есть. Сколько угодно. Человек плюс аэрофлот.

— Мама, нельзя же так…

— Все можно… — засмеялась Ольга Ивановна.

Легко дышалось. Легко смеялось.

— Ну что ж, по каютам, — сказала Ольга Ивановна.

Вадим Петрович вскочил:

— Такова уж моя судьба: люди со мной скоро начинают зевать.

— Что вы! — воскликнула Майя. — С вами так интересно.

— Разве ты не видишь, Майя, — Ольга Ивановна бросила быстрый взгляд: — Вадим Петрович немножко кокетничает.

Тот смущенно развел руками:

— Ох, Ольга Ивановна, хоть кроху милосердия…

Так, смеясь, и разошлись.

На следующий день снова сидели на палубе. Без бабушки. Та плохо себя чувствовала. Опять подскочило давление.

Смотрели на море, разговаривали. В связи с болезнью бабушки зашла речь о медицине. Ольга Ивановна возмущалась тем, что каждый считает себя в медицине знатоком и слово врача недостаточно авторитетно. Вспомнила горько-комический случай из собственной практики: демонстрировала перед профессорами пациента, который быстро поправился после применения новейшего препарата. Образец эффективности. А тот простодушно признался, что все таблетки прятал под матрас.