Семен Журахович - Шрам на сердце

Мы ели яичницу с салом, пили кофе, и Майя без перерыва болтала. То о каких-то наших однокурсниках, то о своем муже. «Он у меня такой солидный». — «Знаю, — хмыкнул я. — На двенадцать лет старше…» — «А что? Солидный возраст. Я его иногда называю дядечкой». Мне не было смешно. Я умолк. Не отвечал даже на вопросы, по сути тоже не очень серьезные. «Отчего ты молчишь?» Я пожал плечами: «Все сказано». Уставилась в мое лицо цепким взглядом: «Не все…» От этого назойливого взгляда мне стало неприятно. Я вообще не люблю, когда меня буравят глазами. А тут еще Майя. На мое сердитое: «Чего ты уставилась?» — ответила негромко: «Смотрю, как девчонка, которая нашла свою старую куклу». Я еле сдержался, чтоб не выругаться. Бросил ей холодно: «Во-первых, не кукла, во-вторых, уже не твоя». Не очень логично, правда? Но мне казалось, что — ох! — как язвительно. Опустила голову и замолчала. Впервые за все время. «Помолчи, — думаю я, — помолчи. Иногда это полезно». Алло, вы меня слушаете, Марина Филипповна?

— Слушаю… Но мне совестно, я… — смущенно проговорила женщина.

— Что вы! Это мне совестно, что я столько времени у вас отнимаю. Не сердитесь, еще немного… Так вот, она молчала. А я думал: вот сейчас подымется и уйдет. Скатертью дорога. Но она не собиралась уходить. Подняла голову и посмотрела на меня, как смотрела в былые времена. Даже побледнела. «Боже, — выдохнула протяжно, — моя родинка у синей жилки, моя родинка…» Обошла вокруг стола и коснулась пальцем моей шеи. Расстегнула ворот сорочки, и горячая ладонь прильнула к моему плечу. «А что дальше?» — спросил я. Я считал, что мой голос исполнен едкого сарказма, но скорее это был беспомощный лепет.

«А дальше то, что ты так любил». Я не понял, как это произошло, казалось, она и не коснулась своей блузки, а у меня перед глазами мелькнуло тело. Но это было лишь одно мгновение, ее руки крепко прижали мое лицо к теплой груди.

— Извините, но… — услышал он в трубке и нервно заторопился:

— Простите, Марина Филипповна, я никому бы не стал этого рассказывать. Вы старше. Вы нас учили быть откровенными, не стыдиться говорить правду. Только выслушайте, пожалуйста. Ваша деликатность, тонкий такт, уменье понять собеседника так много значат для всех нас. Простите за эту косноязычную и, может быть, неуместную исповедь, но я должен все сказать. Не подумайте, что у меня в ту минуту закружилась голова. Я подскочил и яростно крикнул: «Ты понимаешь, что для меня это значит? Ведь это ты!..» Она глядела затуманенными глазами и шептала: «А для меня?.. Я же сама пришла к тебе, к тебе». Как я мог это понять? Только так, как подсказывали мои ожидания, моя тоска, мои мучительные воспоминания. Исчезли эти четыре года разлуки, не было моего одинокого блужданья ночными улицами. Однако мою радость отравляла горечь. Я захлебывался в ней. Майя заметила, что на глаза у меня набежали слезы, и растроганно сказала: «Ты такой же, Ромчик, сентиментальный, каким был в первые дни. Ты мучился? Мне следовало прийти раньше». Потом, уже потом, спросила: «У тебя давно этого не было?» Я промолчал. Что я мог сказать? Были случайные, а порой и не случайные знакомства, опьянение и горькое похмелье, после которого я избегал новых встреч. Особенно, когда замечал настойчивость и далеко идущие намерения. А еще у меня появилась злоба против всех женщин. Всюду я видел фальшь и коварство. Как же я радовался теперь, что не дался никому в руки, хотя уже не надеялся на возвращение Майи. Но вот она пришла. Сама пришла и жалеет, что не сделала этого раньше. В ту минуту я верил, что, кроме Майи, никого не было и не могло быть. «Это хорошо, что ты молчишь, — сказала она. — Правильно делаешь. Никаких упреков и ревности. Терпеть не могу!.. Понимаешь, я проснулась утром с мыслью о тебе и решила: ты должна подарить ему радость. Сегодня же. Это было какое-то озарение. Мне хотелось танцевать, смеяться, в одной рубашке бежать к тебе. Пускай смотрят, показывают пальцами. Бегу к Ромчику — и все. Я насилу дождалась, пока он ушел в свой гараж. Каждое воскресенье компания гаражников ковыряется в моторах, а потом они играют в преферанс и, должно быть, пьют водку. Так вот… — Майя посмотрела на меня с лукавой улыбкой. — Так вот, каждое воскресенье будет твое, наше…»

Вы слышите, Марина Филипповна? Именно это она сказала. Если б кирпич упал мне на голову, я бы не был так ошеломлен, как от этих слов. Вероятно, моя физиономия имела такое идиотское выражение, что Майя давилась от смеха. А по-моему, она должна была плакать и просить прощения. «Ой, Ромчик, — смеялась она, — ты до сих пор не научился проще смотреть на вещи. Будь современным человеком. Ну что тут такого? Пришла — ушла и опять пришла…» Я схватил ее за руку и сжал так, что она вскрикнула от боли. Еще миг — и я хлестнул бы по щекам, которые давно разучились краснеть. «А это уже глупость, — спокойно сказала она, вырывая руку. — Остынь, все в порядке. А теперь я побежала». Я крикнул: «Беги, и чтоб я тебя больше не видел. Никогда, никогда!» Она задержалась у дверей и прошептала: «Как хорошо было… И так каждое воскресенье. Только не будь глупышом». Я выругался. Бросил грязное слово. Она засмеялась. Даже с лестницы до меня доносился ее чудовищный смех. И еще — беззаботный цокот каблучков. И вот теперь…

В телефонной трубке послышался вздох.

— Простите, Марина Филипповна. Я тут такого наговорил, что завтра неловко будет смотреть вам в глаза.

В трубке снова послышался вздох, и женский голос грустно произнес:

— Не горюйте. Вы меня не увидите.

— Что случилось, Марина Филипповна?

— В сущности, ничего страшного. Только ошибка с самого начала. Понимаете, я тоже Марина. Но не Филипповна.

— Погодите, как же так?

— Я же вам говорила, — жалобно вымолвила женщина. — И не раз… Что вы ошиблись. Но вы не давали мне возможности объяснить. Вы перепутали номер телефона.

— Идиот! Если б только номер телефона. Все перепуталось у меня в голове.

— Кроме того… — в мягком голосе женщины чувствовалось желание оправдаться. — Если б я положила трубку, вы подумали бы, что это сделала та Марина, ваша знакомая. И верно, еще сильней расстроились бы.

— Вы очень заботливы…

— Представляю, какой вы сейчас злой… А еще… Только не сердитесь. А еще и потому не положила трубку, что… Простите, это некрасиво с моей стороны, — очень хотелось выслушать до конца.

— Ну конечно, — язвительно бросил он. — Неуемное и всемогущее женское любопытство.

— Нет, — грустно сказала она. — Как вам сказать?.. Это трудно объяснить. Однако именно вы, возможно, и поймете. Я слушала вас, а слышала рассказ о собственной судьбе. Разлука, одиночество, озлобленность. И при всем том — такое же, как и у вас, чувство к виновнику. Ничего не могла перечеркнуть… — Голос на миг прервался, — Поверьте, женщине труднее. Видите, я отвечаю вам откровенностью на откровенность.