Семен Журахович - Шрам на сердце

— Де-тек-ти-вы! — поучительно произносит Василько. — Вот я тебе принесу — закачаешься.

— Ну давай, давай. Попробую закачаться. А ты вот возьми и непременно прочитай эту книгу. Внимательно читай. И пожалуйста, не качайся.

Недаром вопросительный знак напоминает крючок. Зацепило! Зацепило и требовало ответа: что это? Откуда?

Все, к кому он обращался, только руками разводили: «Ворона? Это какая-то бессмыслица. Кто же кормит воронов?»

Во время одной из своих вечерних прогулок Калинович встретил бывшего своего соседа, не ученого орнитолога, а чудака. К тому же, по мысли многих, редкого чудака. По правде говоря, Калинович тоже, хоть и с некоторыми колебаниями, склонялся к этой мысли. Ведь и в самом деле! Солидный, рассудительный человек, знающий чуть не все европейские языки плюс латынь, древнегреческий и староеврейский, вдруг принялся изучать еще и японский. Если б еще смолоду, а то ведь на седьмом десятке.

На вопрос: «Зачем?» — отвечает кратко: «Интересно!»

И в такой момент на его круглой физиономии появляется добрая-добрая, ну прямо-таки чарующая улыбка.

— И это дает вам практическую выгоду? — допытывались деловые люди.

— Ого! Еще и какую! — усмехался чудак и таинственно шептал: — Каждый изученный язык — миллион…

Говорить дальше на эту тему ему было неинтересно. Пожелав людям — деловым и неделовым — доброго здоровья, он прямиком направлялся в «Химчистку» забирать костюм с аккуратно заштопанными рукавами. Оттуда шел в мастерскую «Ремонт обуви», где приводили в порядок его башмаки, пока он, сидя в уголке, просматривал страницы «Юманите», «Морнинг Стар», «Нойес Дойчланд», «Непсабатшаг» и еще других иностранных газет, купленных в соседнем киоске.

А еще улыбчивый эрудит мог тактично поспорить с египтологом по поводу периодизации старой египетской письменности, первые памятники которой появились на рубеже IV и III тысячелетий до нашей эры. При случае обменяться мыслями с арабистом о поэзии и философских взглядах знаменитого Абу-ль-Ала-Маарри — Багдад, X—XI столетий нашей эры. Мог напомнить знатоку испанской литературы, что роман «Дон-Кихот» Сервантес начал писать в севильской тюрьме в 1602 году. А если бы нашелся жаждущий узнать некоторые подробности о жизни Боккаччо той поры, когда он писал двадцать седьмую новеллу «Декамерона», то лучшего источника информации, чем этот человек, нечего было и искать. Недаром десятки его учеников были лучшими преподавателями иностранных языков.

К Калиновичу профессор-полиглот относился с искренней приязнью. Видел в его особе внимательного слушателя.

Неудивительно, что, встретившись в один прекрасный вечер на тихой аллее городского парка, они обрадовались друг другу.

— Ездили куда-нибудь? — излучая непритворную радость, спросил профессор. — Звоню, звоню, никто не отзывается.

Пребывая в основном под облаками, он забыл, что Калинович живет уже на другой улице и даже в другом районе. Это тоже было одной из черт чудака: его уникальная память упускала все, что касалось будничных событий.

— Мефодий Бонифатьевич! — с легким укором воскликнул Калинович. — Я же вам трижды записывал свой новый адрес и телефон.

— Правда? Приношу свои извинения и запишу опять…

Разговор шел, как всегда, о книжных и журнальных новинках, появившихся за то время, что они не виделись. Калинович, правда, больше слушал. Было что слушать!

Потом профессор прочитал на память несколько стихотворений своего любимого поэта, переводы которого только что появились в продаже. А потом, увлекшись, стал для сравнения читать их в оригинале, верно считая, что французский язык должен знать каждый.

Уже прощаясь, Калинович отважился заговорить о своих заботах:

— Понимаете, Мефодий Бонифатьевич, прицепилось откуда-то… Может, читал и забыл… Нет, такое я б не мог забыть. Наверно, где-то услышал обрывок фразы.

Он смущенно смотрел на своего собеседника.

— Леонтий Максимович, не пойму, о чем это вы толкуете? Какой отрывок?

Калинович захлопал глазами. Бормотал, бормотал, а не сказал, в чем же дело. Те два слова так въелись в мозг, что казалось, их знают все.

— Накорми ворона… — чуть не шепотом проговорил он и замолк, не надеясь на ответ.

Мефодий Бонифатьевич, излучая своей улыбкой полную доброжелательность, сразу же объяснил:

— Это, да будет вам известно, первые слова испанской поговорки. А звучит она так: «Накорми ворона, а он тебе выклюет глаз».

Калинович ощутил боль в груди.

— Ах… Поговорка!.. Как же я забыл! Это из испанского романа. Недавно ведь и читал… Кажется, Хуана Гойтисоло?

— Возможно, — кивнул головой Мефодий Бонифатьевич. — Но это старинная поговорка. Кстати, Боккаччо на склоне лет, как будто в тысяча триста пятьдесят четвертом году, написал сатирическую поэму «Ворон». Но напечатана она была только через сто тридцать лет…

— Говорите, старинная поговорка? — углубленный в свои мысли, переспросил Калинович. — Значит, ее мог знать и Сервантес?

— Наверно, знал! — воскликнул Мефодий Бонифатьевич. — Кому-кому, а ему хищные когти дали себя знать… Поскольку вороны живут очень долго, возможно, что и сейчас еще летает тот, что кружил над головой автора «Дон-Кихота».

Пораженный Калинович даже остановился.

— Такое может быть?

— Это только предположение, — усмехнулся Мефодий Бонифатьевич. — Доброй вам ночи.

— Доброй ночи! — поклонился Калинович.

И тоже пошел домой, шепча что-то под нос.

Два въевшихся слова перестали быть загадкой.

Теперь думалось о другом. И эти глубокие раздумья повели знакомой десятилетиями дорогой. Три квартала прямо, потом направо, и серое здание на косогоре.

Увидев его, Калинович застыл на месте. Все мысли отлетели прочь, как ледяным ветром охваченные листья. Смотрел и смотрел на освещенные окна — третий этаж, четыре окна. Два — в комнате, третье — на кухне, четвертое — в ванной. И чужие люди там, где…

Вдыхал воздух маленькими глотками. Ему казалось: вдохнешь полной грудью, прижатое к ребрам сердце остановится.

С трудом переступая ногами, добрался до автобуса. Четыре остановки, и вот он стоит перед другим зданием, за ним — целый квартал девятиэтажных близнецов.

Сотни окон, моргая, разглядывают его: откуда взялся?

Соседка не спала. Выглянула из кухни.

— Как погуляли?

— Спасибо, подышал…

— Может, вам что-нибудь…

— Не беспокойтесь. Все в порядке.

Переступил порог комнаты и почувствовал облегчение. Тут все было привычное, старое. Кровать, стол, книжные полки. Только шкаф новый. Тот, со старой квартиры, был слишком велик для этой комнаты.

1984

Пер. А. Островского.