Семен Журахович - Шрам на сердце

Мне доводилось спать в пещере, в лесу, на цементном полу карцера. Все забылось. Но та холодная харьковская ночь, черные улицы, руины… Ты когда-нибудь думал о самоубийство? Я — никогда! Ни в каменоломне, ни под нагайкой эсэсовцев, ни во время этих проверок. Но харьковская ночь, казалось, никогда не кончится. Я все вспоминал, как у тебя тряслись губы, и впервые мне пришло на ум: а стоит ли ждать утра? Ночь есть ночь — раньше или позже…

Почему не дают кофе? Идиотская гостиница. И все белое, белое. Сколько твоему Константину? Двадцать два, двадцать три? Что ты ему наговорил обо мне, о себе? Глаза у него сияли, когда он смотрел на наши студенческие карточки — мы стоим рядом, смеемся. Земляки. Друзья. Однокурсники. Ах, как хорошо!..

Погоди, погоди, при чем тут Ольвия, раскопки, открытия? Еще какая-то байка! Может быть, знаешь и о письменах народа майя? Может быть, именно ты их расшифровал? Молчи, молчи. Расскажи лучше о нашей встрече в Киеве. Наверное, с удовольствием вспоминаешь, что это ты познакомил меня с академиком Куницким. До той встречи от харьковской ночи дальше, чем до космоса. Восемь лет — это кусок жизни! А что для меня значили эти годы? Я жилы из себя тянул. Я туберкулез нажил. Представь, тот самый туберкулез, который ликвидировали как социальную болезнь. Ты благополучно окончил политехнический еще до войны. Я одолел диплом, харкая кровью, в сорок девятом. На вечернем отделении. Где я жил и что я делал, как кормил дочку и жену — кому это надо знать? Никому. Да еще какие-то сумасшедшие технические идеи в голове, когда и так спишь пять часов в сутки, и к черту выходные. Какие там отпуска, рыбалки, вечерние променады. Технические идеи! Перпетуум мобиле!.. Моим легким не хватало кислорода. Так же точно я задыхался из-за того, что не хватало знаний. А может быть, это и способствовало тому, что я все-таки отколол эту штуку? Это почти по анекдоту Эйнштейна. Помнишь? Ну вот и я знаю одну байку… Спросили у Эйнштейна: кто делает открытия в науке? Отвечает: чаще всего невежды. Ученый муж знает, что, к примеру, проблема икс-игрек неразрешима, и занимается своими учеными делами. А невежда тычет свой нос в этот икс-игрек, ковыряется там и — глядишь! — переворачивает все кверху ногами. Вот так и с моим изобретением…

Так где же это было? Где это было? Погоди! Ах да, в Киеве. У меня поджилки тряслись, когда я подошел к академику Куницкому. Светило! От него зависело все… И сейчас вижу: пышное фойе. Бородка Куницкого. Пенсне и под стеклами глаза-уголечки… Я даже не знал, что ты тоже приехал на это совещание. И вдруг ты подбегаешь, обнял меня за плечи и зачастил: «Мой земляк! Мой однокурсник! Мой друг! Рекомендую… Прошу…»

Я сжал зубы и молчу. Я даже не в состоянии был шевельнуть плечом и сбросить твою руку. А уважаемый академик смотрит и смотрит на меня своими глазами-уголечками, прожигает насквозь. Потом говорит: «Все ваши чертежи у меня. Круто вы взялись! Молодец!.. Однако будет у нас еще и разговор и спор. А что вы думаете? По гладенькой дорожке?» И ушел. А ты стал меня поздравлять. Все, мол, будет в порядке. Ты еще и еще раз напомнишь Куницкому.

Я молчал. Почему я молчал? Теперь могу сказать тебе откровенно: сдрейфил. Вот почему! Что-то там внутри, под ребрами, запищало тоненьким голоском: «Молчи, молчи. От Куницкого все зависит, а Андрей замолвит словечко… Не забывай, как тяжело было эти годы, не забывай». Вот так пищал тоненький голосок, и я промолчал.

А потом… Патент, премия, лауреат. Портреты в газетах. Ты не жалел денег на поздравительные телеграммы.

О, с тех пор завертелось уже поистине перпетуум-мобиле. Меня разыскали словацкие партизаны. Снова телеграммы. Потом вручают мне орден от имени президента республики. А там — гляди: районный музей просит фотографию «нашего знатного земляка». Одновременно музей сообщает, что мой друг и однокурсник Андрей Андреевич уже прислал старые студенческие фото. А нужны и новые снимки — ведь теперь я солидный и почти лысый.

Итак, музей! Институт, из которого меня выгнали, тоже гордится мной. Пишут, поздравляют. Просят фотопортрет. Наверное, ты и туда уже послал копии студенческих снимков, где мы с тобой красуемся рядом — земляки, друзья… Сегодняшние студенты смотрят — и о чем они думают? А может быть, они ни о чем и не думают? Может, их удивляет и смешит одно: наши тогдашние костюмы?

Где кофе? Мне некогда. Через час самолет, меня ждут дома. Кто запирает дверь? Выключите мотор, в голове гудит! Ф-фу, наконец-то…

На твои поздравительные телеграммы я не отвечал. На письма тоже. Я собирался написать тебе — и все откладывал. Каждый раз, когда почтальон приносил от тебя телеграмму, открытку, я хватался за перо. А потом рвал — все слова на бумаге мертвели. Я жаждал разговора с глазу на глаз…

Какая духота в этой гостинице! Открой окно и не впускай сюда ту женщину в белом. Я уже и кофе не хочу, только не впускай. И молчи, молчи! Вижу, что у тебя уже наготове какая-то ископаемая легенда. Молчи, теперь ты должен выслушать меня до конца. Скажи, зачем ты прислал ко мне своего сына, Костика, а? Чтоб растрогать меня? Чтоб он мог засвидетельствовать твои высокие чувства ко мне?

Как раз в тот день, когда он, возвращаясь с практики, заехал ко мне, я писал свое очередное послание к тебе. Увидев Костю, я даже подумал: пошлю письмо живой почтой… А потом мои разговоры с Костиком, эти фотоснимки. Я смотрел на парня — в глазах его была сама душа. Он расспрашивал. Я видел: все у него сплелось в один крепкий узел — институт, война, изобретение. Он сказал: «Я завидую вам обоим, вашей молодости, вашей дружбе».

Я замолк. Я не вымолвил больше ни слова. Пожалел тебя? Нет. Костю мне стало жаль, славный парнишка. Но тебе, тебе я должен был сказать все. А то знаешь, как это бывает: стукнет болезнь еще раз — и уже поздно!

Вот и решил: хватит откладывать. Самолет. Гостиница. Женщина в белом. И все — белое-белое. Двадцать лет с гаком — долгонько я собирался. Теперь слушай… А вы не мешайте, мы еще не кончили разговора. Я не хочу кофе, не хочу. Позвольте, что это такое? Зачем мне термометр? Что за дурацкая гостиница! Я просил кофе, а вы мне — термометр. Позовите администратора. К черту… Я сейчас перееду отсюда. Есть тут у вас какое-нибудь порядочное пристанище? Погодите, а куда он девался? Андрей, где ты? Это вы его спрятали? Вы, вы!.. Позовите немедленно! Позовите его. Я скажу ему еще одно слово. Нет, нет, вы его не спрячете. Я прилетел, и я его найду. А вы уходите отсюда, уходите! Где у вас телефон? Подождите, а это кто? Тоже в белом, в белом… Я просил администратора, а это кто? Позвольте, что вы делаете? Не трогайте мою руку!.. Зачем вы меня колете? Кто вы такие? А-а… Это заговор. Это все уловки. Вы с ним заодно. Вы хотите меня загипнотизировать. Хотите, чтобы я все забыл. Ха-ха! Не забуду! Все ему скажу и сразу же — на самолет. Я хочу домой. Где мое платье? Отдайте мое платье… Гипноз? Не выйдет! Я уже успел, успел! Я все ему сказал. Я долго ждал, но успел… Ох как жжет! В голове жжет. Где мое платье? Почему вы тут собрались, кто вы? И почему все в белом, в белом? Пустите, пустите…