Семен Журахович - Шрам на сердце

Ее губы все время шевелились. Некоторым казалось, что она шепчет неведомо к кому обращенные мольбы. А на самом деле она считала дни: седьмой, двенадцатый, пятнадцатый, двадцать первый…

Считала дни от той ночи, когда «скорая помощь» повезла потерявшего сознание мужа в больницу.

В гардеробной ей сразу же давали халат: «Это к Сахновскому…» Чтоб не ждать лифта, почти бегом одолевала тридцать или сорок ступенек. Но у дверей палаты, запыхавшаяся и оглушенная перестуком в висках, склонялась к дверям.

Проходила минута, другая. Ольга на цыпочках входила в палату.

Еще с порога вглядывалась в его пожелтевшее лицо. Подходила, наклонялась и, скрывая волнение, говорила:

— Вот и я! Михайло, Михо… Это я.

Его погасший, отчужденный взгляд на миг обращался к ней и равнодушно ускользал. Ольга до крови кусала губы.

В палате было еще трое больных. Двое тихо уходили в коридор. Третий, более тяжелый, почти все время лежал с книжкой в руках. Иногда он говорил Ольге:

— Я был почти в таком же состоянии… Поверьте, ваш муж выздоровеет.

В подтверждение этого он поднимался и медленно делал два-три шага.

Она склонялась еще ниже к лицу мужа.

— Михо, это я…

Сахновский молчал. Взгляд его блуждал по стене, иногда останавливался на ее склоненной фигуре. Потом глаза устало закрывались.

Кончиком полотенца Ольга осторожно вытирала его потный лоб и обращалась к своим ежедневным обязанностям, всегда начиная их с уборки кровати. Но что бы она ни делала, ее исстрадавшийся взгляд тревожно вглядывался в родное лицо в страстной надежде увидеть хоть крохотный признак пробужденного сознания.

Двадцать третий… Двадцать шестой… Уходил день за днем, однако глубоко запавшие глаза Михайла слепо смотрели на нее, как на белую пустыню стены.

Ольга выбегала в коридор и забивалась в угол, чтобы не зарыдать среди посторонних людей.

На ее несмелые вопросы врачи твердили одно: «Поймите, это очень медленный процесс. Но самое страшное позади. Теперь надо терпеливо ждать».

Врачи всегда так говорят. Терпеть и ждать. Однако дни тянутся нестерпимо долго.

Должна была, впрочем, согласиться, что и правда самое страшное позади. Самое страшное — это та ночь, когда Михайло, застонав, упал навзничь возле кровати. Когда приехала «скорая помощь» и доктор в первую же минуту сказал: «В больницу, немедленно!..» Когда санитары положили его на носилки и понесли, а она со страхом крикнула: «Как вы несете? Ногами вперед!..»

Потом в квартире наступила жуткая тишина, и она в одиночестве до изнеможения ходила из угла в угол, стиснув руками голову, беспрестанно шепча дрожащими губами: «Михайло, Михо, что с тобой?..»

На рассвете побежала в больницу. На крутых пригорках, меж купами деревьев, вздымались каменные здания, от сурового вида которых у нее сжалось сердце.

На дверях первого корпуса, к которому подошла Ольга, висела табличка: «Терапевтическое отделение». В другом находилась хирургия. В старом трехэтажном здании помещалась клиника нервных болезней. Двери еще были закрыты, и Ольга, не заметив звонка, постучала — довольно сильно — кулаком.

Пожилая медсестра с покрасневшими от бессонницы или усталости глазами сказала:

— Вы б еще ночью загромыхали.

— Я, я… Извините… Как мне узнать о муже?

— Для этого есть определенные часы, — еще более сердито сказала медсестра, уже закрывая двери, но мелового цвета лицо Ольги и лихорадочно горящие глаза заставили женщину в белом халате уже другим тоном спросить: — Как фамилия?

— Сахновский.

Медсестра отступила на шаг.

— Садитесь, — показала на скамейку. — Доктор не спал целую ночь. Все с вашим мужем… Недавно на полчаса лег, — как его будить?

— Я подожду, — умоляюще прошептала Ольга.

Женщина ушла.

Ольга посмотрела на часы. Было четверть седьмого. Она напряженно прислушивалась. Из глубины коридора долетали приглушенные голоса. Жадно ловила каждый звук, надеясь услышать голос мужа. А может… Может, откроются вон те двери, и сам он выйдет и усмехнется: поехали домой!

Проходили санитарки, кто с ночным горшком, кто со шваброй.

Какие-то двери открылись, и высокий человек в куцей в клетку пижаме медленно, порой придерживаясь рукой за стены, направился по коридору к другим дверям.

Ночная тревога овладела ею с новой, еще большей силой. Тут ждать было тяжелее, чем дома, потому что должна была сидеть неподвижно. Стало холодно, и Ольга, чтобы согреться, вся сжалась в комок, низко опустила голову. Не заметила, как к ней приблизился человек в больничном халате. Испуганно подскочила, когда он оказался перед ней.

— Мой муж… Сахновский.

Не видела его лица, только расплывчатое желтое пятно, откуда на нее сквозь стекла очков внимательно смотрели темные глаза.

— Положение серьезное. Лечим, — проговорил тихо.

— А можно мне… На минутку.

— Нет, нельзя.

— Я только два слова! — умоляюще протянула к нему руки.

— Какие слова? — с досадой сказал доктор. — Ведь он без сознания.

— До сих пор? — ужаснулась Ольга.

Врач развел руками. Очки неестественно увеличивали налитые усталостью глаза.

— Он… он поправится? — вырвалось у нее сдавленным голосом. Ольга дрожащей рукой дернула воротник блузки, точно петлю, что не давала дышать.

— Поправится, — услышала спокойный голос — Прилагаем все усилия.

— А что с ним? Что с ним?

Тем же тихим, ровным голосом доктор объяснил:

— Острое нарушение мозгового кровообращения. Можно сказать и иначе: инсульт.

— Это очень… опасно?

— У каждой болезни свои опасности. Будем лечить.

— А что… что… — Судорога сжала ей горло. Глаза наполнились слезами такими крупными, что веки не выдержали их тяжести, и они скатились, а за ними полились другие все быстрей и быстрей.

— Простите, — сказал доктор. — Больные ждут. Как раз сейчас у вашего мужа капельница.

Это уже потом она увидела такое приспособление — капельницу, из колб которой в вены больного медленно всасывается прозрачная жидкость.

Это уже потом ей осторожно объяснили, что «инсульт» — кровоизлияние в мозг, ведущее к нарушению его важных функций. В данном случае — утрате памяти и искажению речи.

Ольга вспомнила, что в книгах встречала такое выражение: апоплексический удар. Ее охватил страх, а вместе с ним и удивление. Из того, что она читала, явствовало, что апоплексический удар — это беда чревоугодников с бычьей шеей. Но ведь ее Михайло и в шестьдесят лет имел спортивную фигуру, ел мало, пил еще меньше. Правда, нервы, давление… Да кто в наше время обходится без нервов. У кого не бывает пресловутых неприятностей на работе?

Вышла из клиники и села на скамейку напротив здания, жадно вглядываясь в окна.

Ничего не могла рассмотреть и закрыла лицо холодными ладонями.