Семен Журахович - Шрам на сердце

И сейчас кругом — совсем по-иному.

Терпеть и ждать. Сколько?

Не знала, что есть такая удивительная вещь — внутренний экран. В ночной тьме мелькали отдельные кадры, отрывки разговоров, знакомые и незнакомые, а может, забытые люди. Проплывало порой что-то туманное, размытое. Четким всегда было Михайлово лицо, его фигура. И она, Ольга, рядом… Вот они в Таврийских степях, возле только что открытого канала. Как блестят зубы на загорелом — до черноты — лице! Они пьют сладкую днепровскую воду и, смеясь, брызгают друг на друга. А следом — кадры из самодельного цветного фильма: они на золотых песках в Болгарии. Там же каким-то чудом оказывается и смеющийся Василий со своим трехлетним Мишкой на руках. Но это уже примерещилось.

Чаще всего видела, как они с Михайлом сидят за столом, пьют вечерний чай и ведут разговор о новой книге или фильме, о статье в журнале, обо всем, обо всем. Как она любила эти вечерние часы!

Один недавний разговор вспоминался несколько раз. Закрывала глаза и слышала его и свой голос.

О н. Все мы, Оля, в большей или меньшей мере оппортунисты в повседневной жизни. Там поступишься, там промолчишь, там скроешь свое «нет»…

О н а. В жизни, Михо, какие-то компромиссы неминуемы.

О н. Да не поступаться же на каждом шагу! Начинается с определенных компромиссов, а дальше идут уже неопределенные… Взглянешь на такого, а он уже переполнен компромиссами. Деформация совести, да будет тебе известно, начинается с мелочей. Полшага от принципа — разве это много? И оправдания: это, мол, на пользу делу. Здесь я поступился, зато потом отдам, возмещу на более важном… Это то же самое, что скороделы на производстве: нарушая технологию (только один грамм!) или государственный стандарт (подумаешь, один сантиметр!), оправдываются тем же аргументом: общая польза, план и так далее. А мы видим, как от этих маленьких граммов и сантиметров вырастают горы брака, чудовищные пирамиды, что вот-вот завалят нас.

О н а. Как всегда, Михайло, ты чрезмерно обобщаешь. Нельзя везде и во всем быть максималистом.

О н. Нет, я не максималист, потому что максимализм означает нетерпимость, навязывание своей мысли другим, самоуверенность. Это мне чуждо. Для меня самое главное — всегда и везде думать об одном: достойно прожить жизнь.

О н а. Это нелегко.

О н. Знаю.

…На его столе, среди бумаг, нашла недописанное письмо Константину Торянику, фронтовому товарищу, человеку, близкому Михайлу. Они постоянно переписывались, часто говорили по телефону, а раньше почти каждый год встречались в День Победы. А еще они отмечали свой памятный день — второе марта. В этот день — в сорок третьем году — саперы чудом нашли и спасли от смерти десять бойцов, в том числе Михайла и Константина. Их вытащили из подвала, который был засыпан развалинами рухнувшего пятиэтажного дома. Каждый раз, когда Костя, с непременными шутками, рассказывал об этом, Ольга приходила в ужас: «Хватит! Хватит! Как вы можете смеяться?..»

Письма Михайла Торянику Ольга перечитывала столько раз, что отдельные отрывки четко вставали на том же внутреннем экране. Стремительный летящий почерк, строчки одна за другой рвутся вверх.

«…Беспрестанная карусель. Некогда собраться с мыслями. Недели, месяцы поглощает суетня. Бежишь и раскрытым ртом хватаешь воздух. Но вдруг что-то ударит в грудь, остановит — даже качнешься. Стой, подумай! Легко сказать… Не разучились ли мы, брат, оглядываться вокруг и думать? Бежим!»

— Донервничался, добегался, — прошептала Ольга. — Это я виновата, я виновата. Должна была бороться. И теперь буду бороться за каждый спокойный час.

«…Давно не видел Павла. Именно встреча с ним и была тем толчком: остановись, подумай! Каким он запомнился нам смолоду, Павло — Павлик — Павлуша? Смелый, способный, гордый. А что стало? Слушал его, и все во мне кипело. Как можно спокойно, без душевных терзаний, даже охотно поступаться своим человеческим достоинством? Как можно подчинение духовно убогому, к тому же еще и хищному человеку считать вполне нормальным явлением? Я почувствовал в нашем Павлуше какую-то физиологическую потребность прислуживаться. Ты б только посмотрел на его улыбающееся и самодовольное лицо: «Я реалист». Он уверенно, даже с ноткой превосходства повторяет: «А зато…» Дальше я услышал много поучительного из той науки, которая называется: «Как надо жить…» Мне б, дураку, записать, а я…»

Дальше две строки были сплошь зачеркнуты, а потом:

«Представь, друг, сто, двести таких Павлуш…»

На этом письмо обрывалось. Сбоку другим карандашом было дописано:

«Напомнить Косте стихотворение из Тарасового «Кобзаря», где: «Мы сердцем голы догола…»

Было уже очень поздно. Ольга лежала с открытыми глазами:

— Михо, мой родной Михо! Таким ты был у меня.

И замерла.

— Как я могла подумать о нем в прошедшем времени?.. Как я могла!

Подбежала к телефону и дрожащими пальцами стала набирать номер дежурного врача. Знала, что этого не надо делать. Знала, что ночное дежурство у тяжелых больных уже само по себе нелегкое испытание для нервов. А тут еще врывается раздражающий звонок. Но ее била дрожь, ничего не могла с собой поделать.

Залепетала, заизвинялась. Хорошо, что трубку взяла милая и заботливая Клава.

— Только что была в палате. Он спит. И вам нужно как следует выспаться.

Но она еще долго не спала, упрекая себя: «Как я могла подумать о нем в прошедшем времени?»

В это утро у нее была куча дел. Прежде всего надо было оформить Михайлов больничный лист. Шла в его «Каналстрой» с тяжелым сердцем. Будут спрашивать, лезть в душу со своими вопросами… Однако председателем месткома оказался человек тактичный. Сочувственно вздыхая, подписал больничный лист. Выразил добрые пожелания и крепко пожал руку.

Неизвестно откуда про ее приход узнал Яков Залозный, приятель и коллега Михайла, который звонил чуть не каждый день. Подбежал, протянул обе руки, испытующе заглянул в глаза:

— Ну как? Идет на поправку? Идет на поправку, — сам же ответил на свой вопрос. — Я оптимист — все будет хорошо. Вот увидите! Такой человек, как Михайло, одолеет все болезни…

Потом укоризненно покачал головой:

— Мы с Людмилой так волнуемся, так волнуемся, а вы не звоните.

— Но ведь вы звонили…

— Звоним, не забываем. Я понимаю: у вас волнений и забот хватает, только не надо забывать старых друзей.

— Я не забываю. И очень благодарна за внимание.

Горько подумала: «Время ли сейчас выяснять, кто кому первый звонит?»

— Были в бухгалтерии? — спросил Залозный.

— Да, сдала больничный лист. Сказали, чтобы пришла в день получки.

— Вот бюрократы! — вознегодовал Залозный. — Не могли сразу выплатить? Подождите, пойду к Музыченко.