Семен Журахович - Шрам на сердце

— Не нужно. Пока есть деньги. Побегу я. Привет Людмиле.

— Председатель месткома ничего вам не сказал?

— А что он мог сказать?

— Ну как же? — воскликнул Залозный, — Договорились о единовременной помощи. Ну как же! — Залозный многозначительно посмотрел на Ольгу. — Сами не догадались, пришлось подсказать.

Ольга поблагодарила, хотя ей стало неприятно.

— Зачем? Мы не привыкли…

— Ну как же! Кому же, как не Михайлу, помогать. Пусть знает, что у него есть друзья. Идемте, может, сейчас все уладим.

— Нет, нет, в другой раз. Я спешу. До свидания.

Уже возле дверей Ольгу догнала Вера Дашковская. Должно быть, от Залозного узнала о приходе Ольги. Шумно дыша, засыпала вопросами, как горохом, потом, умоляюще сложив руки на груди, попросила:

— Позвольте мне зайти к вам. Я должна кое-что объяснить. Относительно этого заседания. Это очень важно, очень важно…

— Вера Ивановна, для меня важно одно: здоровье моего мужа, все другое — потом.

Страдальческое выражение на лице Дашковской вызвало у Ольги еще большую досаду. Дашковская часто звонила, спрашивала про Сахновского, сочувствовала. И почти каждый раз порывалась что-то объяснить.

«Хватит, — сказала себе Ольга, — сегодня и так голова закручена…»

Очередной отпуск кончился. Теперь шел двухнедельный отпуск за свой счет. А дальше? Пора уже подумать о материальных делах. Надо взять себя в руки — и за работу. Но так, чтобы освободить день для больницы. Значит, надо читать корректуру ночью. «Это даже лучше, — подумала она, — все равно не сплю, а за работой ночь скорее пройдет».

Уладив это дело в издательстве, пошла в гастроном, потом на базар.

В два должна быть в больнице, но до этого надо сварить кашу, кисель, натереть яблок.

Какой сегодня день? Тридцать девятый или сороковой? Сбилась со счета.

«Все идет нормально», — говорят врачи.

Терпение, терпение.

В тот — все-таки сороковой — день Ольга, побрив и накормив мужа, сидела у кровати, держала руку в ладонях.

Вглядывалась в полузакрытые глаза, в напряженно-застывшие черты лица, которые раньше были такими оживленными: каждое душевное движение — на виду.

Михайло глубоко вздохнул и лизнул языком пересохшие губы.

Ольга порывисто склонилась над ним:

— Хочешь чаю, Михо, чаю?

Увидела в его глазах болезненное напряжение. Губы шевельнулись, ничего не сказав, но она догадалась: «Чаю». Ольга выбежала в коридор:

— Няня! Галина Ивановна…

На ее взволнованный голос выглянул из кабинета доктор:

— Видите, все идет нормально.

Медленно, ложечкой, вливала ему в рот теплый чай.

— Это я. Твоя Оля.

Еще глоток, еще глоток. Захлебнулся. Ольга в испуге замерла.

— Ничего, ничего. Так бывает, — услышала рядом знакомый голос.

Это был тот самый врач, с устало-желтым лицом и синей жилкой на виске, к которой он то и дело прикасался тонкими, словно прозрачными, пальцами.

— Почему, Петр Петрович? — спросила жалобно.

Усмехнулся наивному вопросу, пожал плечами и отошел.

Дала еще немного чаю Михайлу и с радостью заметила, как расслабились мускулы его лица.

— Михайло, это я, Оля…

Повернул голову в ее сторону и как бы прислушивался. Так прислушиваются, когда издалека долетает знакомый голос.

Потом закрыл глаза и умиротворенно заснул.

Порой ей казалось, что уже предел.

«Откуда, — в отчаянии спрашивала себя, — взять силы?»

Позавчера на улице почувствовала тошнотворные спазмы. Вынуждена была сесть на приступку какого-то дома, хватала воздух раскрытым ртом. Вчера вдруг пошатнулась, все поплыло перед глазами. Хорошо, что рядом было дерево, оперлась и стояла, пока все вокруг не стало на свое место.

Откуда взять силы?

Их прибавлял успокаивающий взгляд доктора. Их прибавлял короткий сон. А главное, они таились в непобедимой женской сути, которую выразить не хватит слов, а может, хватает одного: люблю.

Она знала каждое дерево, каждый кустик, каждую выбоину на извилистой дороге, которая вела к клинике нервных болезней. Знала каждый вазон на подоконниках длинного коридора и колючий кактус в углу, где она укрывалась, когда уже не могла сдержать судорожных всхлипываний.

А в сорок пятый или сорок шестой день Ольга тихо заплакала. Закрыла глаза ладонью, а слезы сбегали к уголкам рта, горькие, верно, самые горькие в жизни слезы.

— Чо-о-о… Т-т-ты, — послышалось ей.

Вздрогнула и уже не могла сдержать дрожи. Резким взмахом руки согнала слезы, вглядываясь в мужнино лицо. Может, только почудилось, но в его глазах сквозь полосу тумана увидела живое беспокойство.

— Михайло, это я, я, — вырвалось у нее радостное и испуганное.

— Т-ты… пла… плач… — Каждый хриплый звук давался ему с большим усилием.

И не столько эти с таким трудом произнесенные обрывки слов, как тревога в его взгляде убедили Ольгу, что он не бредит.

— Ой, Михо! — судорога сжала ей горло. — Ты меня узнал?

Болезненная гримаса искривила его лицо. Смотрел на нее с укором и недоумением.

— Чо-чо-м… Пла?..

— Нет, нет! Чего мне плакать? — заулыбалась сквозь слезы и вместе с тем с опаской произнесла: — Это я, твоя Оля. Узнаешь?

Взгляд больного становился все более недоуменным. Схватила его руку, прижала к губам, целовала пальцы, ладонь.

— Пла-а…ч-чешь?

— Нет, нет, мой родной! Это тебе показалось. Не волнуйся, Михо.

Закрыл глаза, лицо снова стало неподвижным. Ольга замерла. Перебарывая страх, вымолвила тихо:

— Успокойся, усни, — и легонько гладила его лоб, виски, навевая сон.

Должно быть, задремал.

Через несколько минут снова вопросительно посмотрел на нее:

— Я… я… упал? — и с укором пожаловался: — Где т-ты б-была?

И устало закрыл глаза.

— Я здесь. Я всегда с тобой. Спи, родной.

Сидела, боясь шевельнуться. Решила сидеть хоть всю ночь, может, скажет еще словечко.

Дежурная докторша, уже знакомая кругленькая ворчунья, чуть не вытолкнула ее из палаты.

— Идите домой. Вам нужно хорошенько выспаться. Часов пятнадцать. Понимаете, это была для него огромная работа. Огромная!

Михайло Сахновский выздоравливал. Нелегко.

Надо было снова учиться ходить. Заново учиться говорить.

Сначала с ее помощью сел на кровати, потом оказался в состоянии подняться и постоять минуту, поддерживаемый с одной стороны Ольгой, а с другой — соседом по палате. Затем, держась за ее руку, сделал несколько шагов вокруг кровати. Еще через день прошел до дверей палаты и назад. Наконец вышел в коридор.

— Ты у меня герой! — радовалась Ольга.

Но Михайло нервничал, поглядывал на свои ноги, раньше такие упругие и сильные. Еще не так давно мог легко пройти пятнадцать километров вдоль Каховского канала.

Ольга купила в аптечном магазине палку с удобной опорой для ладони и резиновым наконечником. И тут он разнервничался вконец.