Семен Журахович - Шрам на сердце

Раньше, когда нездоровилось, любил разговаривать по телефону. Лежал в кровати и расспрашивал: «Что у вас хорошенького?.. У меня? Характер!..» Теперь от каждого звонка вздрагивал, махал рукой: «Меня нет…» Подходил к телефону, только когда Ольга звала: «Это наш Василько!» Да и то от волнения сильнее заикался.

Ольга вынуждена была (не из дома, конечно) звонить Якову Залозному и Дашковской и просить: отложите не только посещение, но и телефонные звонки. Врачи запретили. Больному необходим абсолютный покой. Чтобы смягчить сказанное, прибавила из вежливости, что со временем они рады будут видеть у себя старых друзей. Дашковская растерянно промолвила: «Понимаю, понимаю…» Залозный промолчал, а потом своим бодрым голосом пожелал полного выздоровления. «Рассказывайте ему веселые басни, — посоветовал он. — Меня всегда выручает юмор».

Время было подумать о возобновлении контакта с людьми. Слишком уж они самоизолировались. Начала с осторожного напоминания:

— Случайно встретила Якова. Кланялся тебе.

— Какого Якова?

— Ну Якова Залозного. Твоего приятеля, коллегу…

Опустил глаза, пошевелил губами. Ольга ждала.

Наконец отрицательно покачал головой:

— Н-не з-знаю…

То же самое сказал и о Дашковской, только подробнее:

— Тут какая-то ошибка. Если позвонит еще раз, скажи, что никакой Дашковской я не знаю.

Говорил спокойно, без всяких колебаний, которые бывали, когда его одолевали сомнения: так или не так. И именно эта уверенная интонация удивила и даже напугала Ольгу. Прибирая в комнате, украдкой поглядывала на мужа. Узнать бы, что творится у него в голове.

Не хотела, не могла, сама себе запретила думать о причинах, которые довели Михайла до болезни. Холодела, когда вспоминала о том заседании, после которого Михайло пришел домой смертельно разбитый. И все-таки при всем нежелании — из чувства самозащиты, теперь хотела знать: что там произошло? Что могло произойти? Михайло ни словом не обмолвился. Больше того, ни разу не вспомнил про свою работу, про «Каналстрой», которому отдал столько сил и здоровья. Как блестели его глаза, как молодел, когда начинал рассказывать про новые оросительные системы! Как восхищенно вглядывался в карту южных областей с голубыми жилками каналов! Смеялся, когда она, ревнуя, упрекала его, что он больше любит воду и степи, чем жену и сына. Смеялся, но не отрицал… Как же мог все это забыть? Порой украдкой вглядывалась в мужа, сосредоточенного на какой-то неразгаданной ею мысли, и беспомощно вздыхала.

«Со временем все встанет на свое место», — говорили врачи.

Под вечер Сахновский, который, закрыв глаза, слушал музыку, выключил радиоприемник и заговорил. Но это не был волшебный луч, о котором порой мечтала Ольга, луч, который бы осветил все, что с ним делается.

— Может, обиделся? — спросил он. — Но на что? Умный и честный человек, такие не обижаются на откровенное слово.

— О ком это ты?

— О Рубчаке, конечно, о Тимофее Гордеевиче. Не звонит, не звонит…

— Михо, может, ты что-нибудь забыл? — Голос Ольги звучал мягко, осторожно. — Мне кажется, что вы поссорились.

— Ничего подобного. У Рубчака острый язык. Он вспыльчив, может взорваться даже из-за мелочи, но он — человек принципиальный. Не мог я с ним поссориться.

Ольга не возражала. Однако Михайло умел угадывать и невыказанное.

— Ты не согласна. Ох, Оля, все у тебя наоборот. Моя болезнь тебя замучила.

— Я мало знаю Рубчака, — уклонилась от продолжения разговора Ольга.

Что ей этот Рубчак, каким бы он ни был: ангел с крылышками или сатана с рожками. Жила и дышала одним: здоровьем Михайла.

Но именно забота о его здоровье все чаще связывалась с мыслями об общении с теми, кто столько лет был рядом. Это прежде всего Яков Залозный, Вера Дашковская. Бывало, поужинав, Михайло скажет: «Позвони Вере Ивановне. Что ей там одной томиться?» Или: «Пойду поброжу с Яковом». Шел блуждать-разговаривать. Возвращался довольный, повеселевший: «Яков, конечно, не Остап Вишня, однако скучать не даст…»

Как каждая жена, Ольга считала, что до кончиков ногтей знает своего мужа. Теперь вынуждена была делать поправку: до болезни. Почему так уверенно, без малейшего колебания в иных случаях, повторяет: «Не знаю». Подкрадывалась даже мысль, что муж скрывает что-то от нее. Но почему?

В конце концов убедила себя, что это тоже второстепенное дело. Михайло, так твердо решила она, уйдет на пенсию. А если так, то неминуемо сменится обстановка и окружение. Понимала, что не так просто будет добиться его согласия. Придется с ним повоевать, однако она добьется своего.

Но это со временем. А сейчас во что бы то ни стало она должна заслонить его от холодных ветров и волнений. Может, в один прекрасный день он сам спросит: «Оля, где наши друзья?»

Вот ведь неожиданно вспомнил и жаждет встречи с Рубчаком, забыв про ссору. Тем больше оснований ждать, что в памяти со временем возникнут и Яков Залозный и Вера Дашковская.

Рубчак тоже в кои веки появлялся в их доме. Приходил всегда один. А когда приглашали его в праздничную компанию, решительно отказывался. Человек нелегкой судьбы и нелегкого характера — такое впечатление создалось у Ольги. Но бывали минуты, когда его лицо светилось: сама доброта, откровенность и беззащитность.

Теперь Ольга пришла к выводу, что они чем-то похожи друг на друга: ее Михайло и Рубчак. Прежде всего своей бескомпромиссностью, которая порой переходила в нетерпимость. С этим странно соединялась почти детская доверчивость и ранимость.

Из-за чего они поссорились? Ведь она прекрасно помнит, что поссорились и больше не встречались. Михайло тогда что-то горячо толковал ей — не запомнилось. Усмехалась только и приговаривала: «Петухи, задиристые петухи…» Вскоре Рубчак оставил работу в «Каналстрое», и всякая связь с ним прервалась.

Вдруг ей пришло на ум: не могло ли в непостижимых лабиринтах извилин мозга случиться так, что Яков Залозный и Рубчак поменялись местами? Ожидает звонков и посещения Рубчака, а имеет в виду Якова? После такой болезни не удивительно, что в его голове могли перепутаться лица и имена, а вместе с этим и отношение к ним.

Профессор неделю назад сказал ей: «Не волнуйтесь. Все войдет в норму». Когда же она рассказала про это странное «не знаю», профессор даже рассердился: «Ваш муж переборол такую болезнь! Считайте, заново на свет родился. А вы про какие-то мелочи…»

Правда, какое это имеет значение? Если даже память Михайла и в дальнейшем не сможет все и всех поставить на свое место?

Но тут ее ледяным холодом пронзила мысль: а что, если это нарушение самой психики? А что, если однажды он скажет о ней, о жене: «Не знаю»?

На миг оцепенела от страха. Однако спокойное лицо мужа, осмысленная задумчивость в глазах, е г о задумчивость дали ей силы прийти в себя.