Семен Журахович - Шрам на сердце

Следом за этим неожиданная мысль уже по-иному взволновала и захватила ее. Фантастика? Однако какая порой желанная, горячо ожидаемая и нужная. Что, если б можно было стереть резинкой в памяти отдельные дни и лица? И события и людей увидеть по-новому, высказать иное суждение, сделать другие, чем раньше, выводы. «Я б тоже не возражала, — подумала она, — кое-что и кое-кого стереть резинкой». На миг в ее воображении предстала особа из того круга, в котором возникают и лопаются болотные пузыри, известные под пресловутым названием «неприятности на работе»… Опомнилась и чуть не вслух проговорила: «Ну и дофантазировалась! С ума сойти можно… Это мне, мне надо обратиться к психиатру».

— Чем меня привлекает Рубчак? — неожиданно заговорил Сахновский, видимо продолжая свои мысли вслух. — Две черты в нем кажутся мне особенно значительными: во-первых, никогда не скажет на белое, что это черное, и никогда, кому бы то ни было в угоду, не очернит белое. Не прячется в уютный уголок между «да» и «нет». А во-вторых, глубоко презирает тех, у кого стрелка в голове повернута на указатель: я, мое, мне…

— У тебя ж и формулировочка… — усмехнулась Ольга, с восхищением глядя на мужа: «Не потеряла, ничего не потеряла эта светлая голова».

— Сколько дней мы с ним побродили в Таврических степях! — вспомнил Сахновский. — Сколько ночей провели в беседах у костров! Сколько пыли наглотались… А как поджаривало и пекло нас херсонское солнце!

— Помню, каким ты возвращался из экспедиций. Мы с Васильком называли тебя вождем негритянского племени тавричан.

— Адская работа! Да не так изнуряла эта работа, как лютая жажда. На трассу воду подвозили в кадках, горьковато-соленую, да еще и теплую. Представляешь? С души воротит… Зато какой радостный день был, когда пустили днепровскую воду на первую делянку канала!

— Я же к тебе приезжала, — напомнила Ольга.

— Ты приезжала через два года, когда днепровская вода уже вошла в быт. Подросли сады, появились поливные поля, виноградники. А до этого? Представляешь, собрались тысячи людей, мчались издалека, чтоб собственными глазами увидеть и попробовать сладкую воду. Кто пьет, кто смывает пыль с лица… А у стариков слезы на глазах. Ведь целую жизнь страдали от жажды. Даже той горько-соленой воды постоянно не хватало. Мы были горды и счастливы. Поработали! А через неделю Рубчак поймал на удочку утенка.

— Какого утенка? — засмеялась Ольга. — Что ты выдумываешь?

— Ничего не выдумываю: утенка. Рубчак, мужик запасливый, захватил в дорогу спиннинг. «Вот, говорил, удивлю степняков, наловлю рыбы там, где ее никогда не было: за сорок километров от Днепра». А какой-то смышленый новосел перегородил делянку канала сетками и пустил утят. Это тоже было чудо: утята, а потом и утки в степи… Выдернул Рубчак двух-трех окуньков, а потом — утенка. Хохочем!.. Как раз в ту минуту хозяйка подошла. Рубчак извиняется, а у нее слезы кап-кап… Так молча и понесла мертвого утенка в руках. Рубчак прямо побелел. Помчался, не глядя на ночь, в Херсон. Утром привез полдесятка инкубаторных утят. Взяли еще и бутылку. Пошли мириться.

— Солидные люди как мальчишки…

Потом с горечью Ольга добавила:

— Как вы работали!.. Сколько сделали для людей!

Сахновский, как всегда, понял недоговоренное.

— Ты хочешь сказать, что нашу работу не оценили как следует? Что Рубчак не случайно ушел из «Каналстроя»? Кто же недооценил? Контора, чиновник? А мы не для них работали. Там, в степи, ценят каждую каплю воды. И помнят нас. Это главное.

Минуту спустя снова спросил:

— Что могло случиться? Не звонит, не отзывается. Где-то у меня был телефон Рубчака. Искал, искал…

Ольга подошла к мужу, положила руку на его плечо и, прижавшись щекой к щеке, сказала:

— Не суши себе головы. Я узнаю. Может, длительная командировка? Всякое бывает… У нас один сотрудник поменял квартиру, а в том доме, где он сейчас живет, еще нет телефонов.

Приехал Василь.

Всегда появлялся неожиданно, и квартира словно становилась больше. От громкого голоса и резких движений расступались стены.

Встреча с сыном взволновала Сахновского, не мог сдержать себя. Василь, который никогда не видел мокрых глаз у отца, по-детски всхлипнул, уткнувшись в отцовский пиджак. Только теперь сообразил, что могло случиться.

— Словно сто лет не виделись, — сказала Ольга и отвернулась. Переставляла посуду на столе, украдкой вытирая слезы.

Когда Василь пошел мыть руки, Сахновский растерянно сказал:

— Боже, какой у нас взрослый сын! Женатый. У самого есть сын.

Ольга на миг прильнула к его щеке теплыми губами.

— Взрослый, но ведь и мы не старые.

За ужином Василь рассказывал, перескакивая с одного на другое, про свою Нину и маленького Мишку, про свой завод и служебную командировку. Называл фамилии, незнакомые родителям, сочно набрасывая портреты коллег по конструкторскому бюро, порой с весьма едкими характеристиками, именуя их «техтупами». Так Василь именовал технических тупиц.

— Техтупы, да будет вам известно, это даже не вчерашний день. Это каменный век. На все новое злобно таращат зенки. Есть каменный топор, чего ж еще надо? Сколько талантливых замыслов они загнали в свои тупики!

— Зачем же терпят таких? — удивилась Ольга.

— Ой, мама, — покачал головой Василь. — Они ловко умеют плавать на словесной волне. Эта волна кого угодно вознесет. Бывает, выпихнут такого техтупа — ба! — а он вынырнул в еще большем кресле. К тому же вокруг техтупа толкутся техтупенята. Хвалят друг друга. Дымовая завеса… Послушать их — все за технический прогресс. Только топор не троньте…

Василь громко смеялся. И этот смех болезненно и сладко напоминал Ольге то время, когда он жил дома. Был задиристым школьником. Каждую неделю приходила беспомощная молоденькая учительница и жаловалась, что от его шуток весь класс ходуном ходит.

Перехватив взгляд матери, Василь замолчал и посмотрел на отца. Сахновский отчужденно глядел поверх их голов. Может, снова перебирал в памяти что-то забытое и в этой тяжелой работе ни на чью помощь не рассчитывал.

— Чего замолчал? — вдруг спросил Василя. — Как там твои друзья?

Василь пожал плечами, помолчал, не торопился с ответом.

— Ну как бывает с друзьями? По-разному…

— Ты раза два приезжал к нам вместе с Толей. Симпатичный такой…

— Симпатичный, — протянул Василь. — Помнишь, папа, как я часто ссорился с товарищами? Как только что не так, на стенку лез. Нина всегда упрекала меня за это. Можно сказать, перевоспитывала. Правда, у каждого из нас есть свои недостатки… Так вот про Толю. Сначала меня немного раздражало его хвастовство. Потом я вполуха слушал и про знаменитого лауреата, и про народного артиста, и про популярного романиста. С одним он на премьере был, второй его обедом угощал, с третьим имел случай провести вечер в широкоизвестной компании. Назовешь какую-нибудь фамилию — он воскликнет: «А, Костя!.. А-а, Саша…» Купишь книгу, за которой все гоняются, он только пренебрежительно улыбнется: «А-а, Юра! У меня есть этот роман с автографом». Ну такой провинциал с амбицией, у которого своеобразное хобби: коллекционирует знакомства с выдающимися людьми и этим возвышается в глазах жены, тещи, а главное — в собственных.