Семен Журахович - Шрам на сердце

— А вы, Яков Саввич, где работаете? Залозный подмигнул ему:

— Хе-хе, в известной вам шарашкиной конторе «Укрканалстрой». Знаете такое заведение?

— Когда-то знал.

— Я сейчас напомню, Михайло…

— Андреевич, — добавил Сахновский.

— Михайло Андреевич, — послушно, хотя и с некоторым раздражением, повторил Залозный. — Так вот, хочу напомнить… Кто-то сообщил, что к нам должна прибыть комиссия. Не какая-нибудь — высокая! И начались волнения-нервотрепки: будет — не будет… Кто именно? Откуда? А я хожу посмеиваюсь. Меня, слава богу, спасает юмор. «Друзья, — говорю всем, — что такое комиссия? Это, образно говоря, чирей. Может вскочить, а может не вскочить. Неведомо когда и неведомо где. Иногда там, — простите, дамы, — что и не сядешь…» Ну что ж, комиссии тоже нужно принимать философски. Потерпи, поглотай витамины — чирей лопнет. А самые лучшие витамины — смех… Прибыла-таки комиссия. Наговорились по самую завязку. Набросали целую гору докладных записок, отчетов, выговоров. А что дальше? Все положили в шкафы. Заросло. Только немного еще посвербило. О-о… — Залозный засмеялся. — Языки кой у кого еще до сих пор чешутся, но это у них хроническая болезнь.

«Легкий характер, — подумала Ольга. — А мой? Из-за всего надрывает себе сердце… Неужели я завидую? Неужели я такая слабая?»

Она посмотрела на Залозную по-женски придирчиво, но без предубеждения: оценила ее моложавость, почти незаметные морщинки и чуть-чуть подкрашенные виски, где, должно быть, нашлось несколько белых волосков. С таким мужем легко… Забыв, что она не одна, Ольга решительно покачала головой: «Нет, нет, я б никогда не захотела быть на ее месте».

— Простите, как, вы сказали, называется ваше учреждение? — сморщив лоб, спросил Сахновский.

— «Укр-ка-нал-строй», — по складам произнес Залозный, стараясь что-то разглядеть в глазах Сахновского.

Сахновский покачал головой:

— Столько было в жизни, что порой и забудешь… Я же работал там когда-то. Помнишь, Оля, сразу после войны. Вы того времени не знаете.

— Я уже столько лет…

Залозный не закончил фразы, так как Сахновский, глядя только на жену, продолжал:

— А это было двадцать пять, нет, двадцать восемь лет тому назад. Работал я в той, как вы говорите, конторе недолго. Помнишь, Оля, там со мной был в приятельских отношениях один инженер по фамилии… Минуточку… Ага, Ченчик.

— Не помню, — сказала Ольга, боясь неосторожным словом взбудоражить мужа.

— Неудивительно. Старая история… Был тот Ченчик веселый и остроумный человек. Сам не любил грустить и другим не давал. Тому анекдотик, тому шуточку, — симпатяга! В любой компании незаменимый тамада. Всех знает, все его знают… Поддерживаем самые лучшие отношения, хотя по характеру мы люди совершенно разные. Так сказать, единство противоположностей. Судьба поскупилась для меня на веселье. Зато, как я понял позже, слишком щедро одарила детской доверчивостью. Слепой, так будет правильнее. Слушал и верил каждому слову. Смотрел и принимал за чистую монету то, что было лишь витриной, не заглядывал дальше. Ну это я ушел в сторону… Кроме Ченчика запомнился мне еще один человек — некто Вакулин. Дипломированный дурак. Могу вам сказать на основе многолетнего опыта, что каждое учреждение имеет своего дурака, и если он добродушный, то это находка, всеобщий любимец. Допустим, ты нервничаешь, а взглянешь на это розовощекое солнце и сам улыбнешься. Вакулин, однако, был дураком злобным, а как работник никчемность и бездарь. Клевета, демагогическое выступление на собрании, нашептывание в месткоме, парткоме, в кабинете шефа. Любое дело он мог провалить и выкрутиться. Виноватым становился кто-то другой… Я обходил его, как говорится, десятой дорогой, тем паче что по характеру своей работы прямых контактов с ним не имел.

«Что за Ченчик? Какой такой Вакулин?» — удивлялась Ольга.

Неизвестно, почему пришла к убеждению, что Михайло не только внешне, но и на самом деле спокоен. Пускай себе рассказывает, хоть и не очень понятно. Она с радостью отметила, что он почти не заикается, только изредка — после короткой паузы — вспоминает нужное слово.

Зато Людмила Владимировна, не скрывая замешательства, вслушивалась в каждое слово Сахновского.

— Я давно пришел к выводу, что повсюду есть свой веселый, приятный и обходительный Ченчик и свой злобный Угрюм-Бурчеев, то есть Вакулин. Между такими людьми не может быть ничего общего. Правда?

Залозный тут же подхватил:

— Да, да… Давайте выпьем, чтобы вокруг нас были добрые и веселые люди. — И, не ожидая других, выпил.

— Минутку, — поднял руку Сахновский. — Я не кончил… Однажды довелось мне схлестнуться с этим Вакулиным, и очень остро. Ждали и тогда какой-то высокой комиссии. Навстречу ей создали свою, а Вакулин был непременным членом всех и всяческих комиссий. Попадает в его руки мой отчет о полугодовой работе сектора. Надо ж было суметь так оболгать и очернить всю работу. Я прямо рот раскрыл. Вымазал дегтем и — такая у него была шакалья натура — сразу же нашептал шефу. Просигнализировал. А шеф очень любил сигналы, хоть и боялся их. Тем паче что должна была прибыть комиссия… Нервничаю, места не нахожу. С кем же мне было поделиться, если не с приятелем Ченчиком? А он на меня глаза вылупил: «Павлуша? Не может быть!» Тут уже я возмутился. «Вакулин для тебя Павлуша?» Ченчик круть-верть: «Знаешь, как-то так вышло: он мне — Яша, Яша… Ну и мне пришлось…» — «Да ведь ты, говорю ему, соглашался со мной, и не только со мной, что Вакулин клеветник и мерзавец!» Ченчик хихикнул: «Разве? Это, верно, после чарки… Каждый из нас не без пятнышек. Но учти, Вакулин не из самых плохих. Поговори с ним по-доброму. От души тебе советую». От этих советов меня чуть не стошнило.

Сахновский посмотрел на Ольгу:

— Странно, правда? Четверть века прошло, а помню каждое слово.

Жена кивнула головой. Беда научила сдержанности. Раньше такая нетерпеливая на слово, она теперь взвешивала каждое. Начинала кое о чем догадываться, но и эту догадку глушила в себе. Бросила быстрый взгляд на Залозного и утешилась: его лицо хранило все то же благодушное выражение. Насторожил Ольгу напряженный взгляд Людмилы Владимировны, но решила, что Залозная только теперь разглядела, что голова Сахновского стала белая-белая, волосы истончились и снежным нимбом вздымались над челом.

— Э-э, что старое вспоминать! — бодро сказал Залозный. — Один философ, забыл, как его, учил нас, грешных: у каждого должно быть свое решето — отсеивать все ненужное.

— Не мешай Михайлу Андреевичу, — не поворачивая головы, бросила Людмила Владимировна.

— Так о чем я говорил? — спросил Сахновский. — А… Ченчик от чистого сердца советовал мне договориться с Вакулиным. По-доброму. С Павлушей, как он сказал. И это меня больше всего потрясло. Ведь этого… гм… типа никто по имени, да еще так ласково не называл. Я говорю Ченчику: «Тут обстановка для доброго разговора неподходящая. Может, пригласить его в ресторан?» Ченчик похлопал меня по плечу: «Ты догадливый». И ушел. А я торчу как столб среди коридора разинув рот. Потом, хоть дни были горячие — комиссии, перекомиссии, — кинулся к одному, к другому… И раскрылись у меня глаза, как у щенка на третьей неделе. Оказывается, Ченчик меня одаряет улыбками, а через минуту он уже на третьем этаже у Павлуши. Мне доброе слово и анекдотик, Павлуше тоже. У меня гостит в майские дни, с Павлушей отмечает октябрьские. Я про ресторан бросил с насмешкой, а Ченчик и вправду угощал Вакулина в «Театральном»… Все же никак это в моей голове не укладывалось. А что, если это только сплетни? Может, какие-то недоброжелатели хотят нас поссорить?