Семен Журахович - Шрам на сердце

Лицо Сахновского сияло.

— Привет тебе и Василю, целует, обнимает…

Он спрятал письмо в карман, и они пошли дальше каждодневным маршрутом: к городскому саду.

— Это было в последнюю военную зиму, — заговорил Сахновский, в голосе еще звучала смешинка и взволнованность. — После страшных боев под Балатоном нас отвели в Ниерэдхазе…

— Как? Как?

— Ниерэдхазе. Это большой город в Венгрии.

— И запомнил же!

— Разве это трудно? Там есть город, о котором мы шутя говорили, что его легче было взять, чем произнести: Секешфехервар.

— Как? — смеялась Ольга. — Сефер… хеке…

Умиленно смотрела на мужа. Все становилось на свои места. Возвращалась его удивительная память — названия, цифры, имена… «Как же тогда Залозные? — мелькнула мысль и погасила блеск в глазах. — И Вера Дашковская? Может ли так быть?»

С сомнением, испытующе посмотрела в глаза Сахновскому, но увидела в них только мягкий свет, вызванный долгожданным письмом Торяника.

Веру Дашковскую ей было жаль. Сколько лет общей работы, дружеских встреч. К тому же одинокая… Как часто от нее слышали исполненные глубокой искренности слова: «В вашем доме я согрелась душой».

Жаль Веру Ивановну, но что могла поделать? Должна была вести себя максимально осторожно, не имела права да и не хотела доискиваться причин такого — непонятного и неожиданного — провала в памяти. Ей ли, после всего выстраданного, разгадывать, что произошло в клетках мозга, на долю которого выпали такие испытания?

Все ж таки утром, подталкиваемая добрым чувством к Дашковской, будто вскользь сказала: «Звонила Дашковская, передавала привет, собирается наведаться…» Оторвался от газеты, спокойно спросил: «А кто это?» Вероятно, женское упрямство все же заставило Ольгу продолжать этот разговор: «Вера Ивановна — твоя коллега! Сколько раз бывала у нас. Неужто ты забыл?» Последнее вырвалось неосторожно. Горькое слово «забыл» напомнило болезнь. Губы задергались. Ольга кинулась к нему: «Нет, нет, Михо! Это я болтнула сдуру. Не волнуйся, родной. Знаю, ты ничего не забываешь…» Обняла, прижалась щекою к щеке. А он обиженно бормотал: «Ты уже, верно, десятый раз поминаешь какую-то Дашковскую. Не знаю такой. А ты говоришь «забыл»… Когда я что-нибудь забывал?»

(В подтверждение этого через каких-нибудь полчаса с радостью услышала: «Ты что ищешь? Квитанцию из химчистки? Она в желтой коробке. Сама ж положила…»)

К чему морочить себе голову еще такими заботами? Завтра она снова скажет Вере Дашковской, что врачи советуют Михайлу пока что избегать встреч, а тем более — разговоров о служебных делах. Со временем, со временем…

— Ты меня не слушаешь? — с удивлением посмотрел на нее Сахновский.

— Слушаю, слушаю, — виновато ответила она. — Так что там было в этом городе… Ниредире?

— Ох и память у тебя… — засмеялся Сахновский. — Ниерэдхазе… Так вот, в соседнем доме жила девушка. Терезою звали. А еще мы ее называли венгерскою Кармен. Правильно пишет Костя: огнеокая. Ох как она поглядывала на него! То из окна, то с порога… И десять раз на день забежит к нашей хозяйке — что-то возьмет, что-то принесет. Мать за ней следом ходила. И сердится, и смеется…

— А на тебя тоже кто-то засматривался?

— Нет, — притворно вздохнул он. — Там все черноволосые. А я нравлюсь только блондинкам. — И ткнул ей пальцем в нос.

Они выходили из сада, когда навстречу им бросилась невысокая, довольно полная женщина; округлое лицо ее сияло, однако глаза не могли скрыть таившегося в них беспокойства.

— Сердце мне подсказывало, что я вас встречу, — воскликнула, протягивая руки. — Добрый вечер! Как я счастлива — наконец вижу вас, Михайло Андреевич. Все мы так волновались. Так волновались…

Ольга пожала протянутую руку женщины и с тревогой впилась взглядом в окаменевшее лицо мужа.

— О, я разбогатею! — нервно засмеялась женщина. — Вы меня не узнали, Михайло Андреевич?

— Михо, — поспешила на помощь Ольга. — Это же Вера Ивановна… Дашковская.

Лицо Сахновского осталось таким же безразличным, только губы изобразили вежливую полуулыбку.

— Прости, Оля… Но я не знаю Веры Ивановны. Может, когда-нибудь виделись? Во всяком случае — добрый вечер.

Ольга, побледнев, напрасно делала глазами знаки Дашковской. Та не отрываясь смотрела на Сахновского, и с каждым мгновением ее лицо старело. Резче выступили морщины, глубже запали и погасли глаза, и даже подкрашенные губы поблекли.

— Извините, — глухо промолвила она. — Я, должно быть, перебила ваш разговор. Хочу только, чтобы вы знали… — Голос ее прервался. — Я желаю вам здоровья, здоровья. — И, кивнув, быстро пошла боковой аллеей.

— Вам того же, — сказал Сахновский уже вслед. Ольга, кусая губы, опустила голову.

— Какая-то странная женщина, — сказал он спустя минуту, — Твоя знакомая?

— Да… Понимаешь, одинокая женщина, нервная.

Она сама еле сдерживала нервную дрожь. Мысль о том, что муж мог разволноваться, наполняла ее гневом к Дашковской. «Я же просила ее подождать. Я же ее просила… Упрямая дуреха! Такое настроение испортила».

Но Сахновский, словно и не было этих напряженных минут, а если и было что-то, то сугубо случайное, совершенно к нему не относящееся, опять заговорил про Торяника. Только уже без шутливой нотки.

— Кое-кто не понимает. Думает, что это лишь сентиментальные воспоминания. Своеобразная ностальгия фронтовиков. Если б они могли постичь… Там возникала дружба, о которой каждый знал: это навсегда. Особенно дорогая потому, что могла оборваться в любую минуту — в первом же бою. Падает один, второй, а ты готов сам лечь в яму, только бы они ожили. Сашко Левченко… Оторвало голову. Ваню Огия разнесло на куски…

— Помню, ты долго писал их матерям.

— Писал, пока были живы…

Ольга чутко вслушивалась в его голос, заглядывала в глаза, радуясь, что нежеланная встреча в саду не вывела его из равновесия. Вместе с тем не могла прийти в себя от все возрастающего изумления. «Помнит венгерский город со странным названием — Сефе… Шехе… И правда не выговоришь! Помнит фронтовых товарищей. И не узнаёт, забыл и не узнаёт Залозного, Дашковскую, с которыми работал и был приятелем столько лет». Тряхнула головой. «В конце концов он выздоровел, он вернулся ко мне, к семье… А это — главное».

Все остальное — потом, потом.

— О, забыл тебе сказать… — Это уже когда вернулись домой. Сахновский умолк, потер лоб. — Забыл сказать. Телефон не отвечает.

— Чей телефон? — насторожилась Ольга.

— Рубчака. — В голосе звучало: «Кого же еще?» — Разумеется, Рубчака.

— Ты ему звонил?

— Чего ты удивляешься? Уже десять раз звонил. Никто не отвечает. Может, в самом деле переехал на новую квартиру? А я не знаю, где он сейчас работает. И не у кого спросить. — На его взволнованном лице Ольга вдруг увидела довольную улыбку. — Умнейшая голова, я тебе скажу, этот Рубчак. Давно распрощался с благословенным «Каналстроем». Надо было и мне вместе с ним… Чистую воду давали людям, а самим приходилось заплесневевшую пить. Ничего, Оля. Хоть поздновато, однако кое-что можно начать сначала. Пора уже думать.