Семен Журахович - Шрам на сердце

— Ч-то?.. Н-не-мощ-ный с-ста-рик? — стал еще сильнее заикаться.

Ольгу уже предупредили, что частые случаи раздражения — неизбежное последствие этой болезни. Но каждый такой случай пугал ее. Не узнавала своего кроткого Михайла.

— Михо! — упрашивала она. — Это же не потому, что ты немощный. Посмотри, как удобно. Ты станешь такой солидный.

Смеялась. И он, качая головой, покорно соглашался.

— А кроме того, хоть ты и не старый, а все ж таки дед, имеешь внука.

Чувствовала, что несравненно больше, чем физические упражнения, его утомляли другие усилия. Там, в глубинах мозга, шло добытое чуть не ценой самой жизни возрождение иных, высших клеток. Неведомые резервы защитных реакций боролись уже не только за физическое существование, а за полную жизнь, мышление и память.

Ольга часто напоминала о сыне и внуке, он только кивал головой. Теперь спросил:

— В-василь п-пишет?

— Звонит почти каждый день, — радостно ответила Ольга. — Он приезжал, был здесь целую неделю.

Пораженный, он даже голову поднял.

— По-чем-му… н-не за… ходил?..

— Мы приходили. Ты был очень болен.

Успокоила выдумкой.

Увидел. Улыбнулся.

— Что т-т-там?

— Все хорошо. Живы-здоровы. Малыш все про тебя спрашивает.

— М-малыш…

Складки на его лбу стали глубже. Разорванные ниточки, что раньше соединяли его с миром, теперь надо было связывать одну с другой. Это требовало больших усилий, и он то и дело вдруг засыпал на полуслове.

В один из дней он встретил ее не теплом обрадованного взгляда, а испугом и тревогой в глазах.

«О боже! — ужаснулась Ольга. — Опять не узнал».

Склонилась над ним.

— Михайло, чего тебе?

— Т-ты… Хвор-хвор…

— Нет-нет.

— А по-чему… такая?

— Какая? Обыкновенная…

— Т-такая… по-по… — не мог вымолвить слово и страдальчески прикусил губу.

— Похудела? Забот сейчас много. Устала. И почему-то плохо спала эту ночь.

— А это? М-мода… Висок… б-белый?

Теперь по-настоящему засмеялась.

— Думаешь, покрасила? Малость постарела, Михо. Что поделаешь… Это и раньше было, ты просто не замечал.

— Не б-было…

Смотрел, хмурил брови и молчал.

— Не беспокойся обо мне. Я здорова. Главное, скорее поправляйся. И отправимся домой.

— Как мне здесь надоело! — Фразу произнес ровно, не сбился ни на одной букве. — Т-три н-едели…

— Теперь уже недолго, — быстро произнесла Ольга, чтобы отвлечь его внимание от сказанного, спросила: — Хочешь чаю? А может, апельсинового сока?

«Кто ему сказал, что три недели? Кто ему сказал? А что, если узнает на самом деле?»

Врачи теперь увереннее успокаивали. Процесс идет нормально, даже лучше, чем надеялись. Приезжал профессор-консультант и был очень доволен. Они с уважением называли имя профессора, выразительно поглядывая на Ольгу. Должно быть, очень известное имя, однако Ольге оно не было знакомо.

Теперь Михайло часто заводил речь про сына, внука и невестку. Ольга чувствовала, что жена Василия Нина не очень по душе мужу, но вслух он этого никогда не высказывал.

— А от Тор-ряника н-нич-чего? — спрашивал чуть не каждый день.

— Нет.

— Что-о это с Костей? Нап-пиши.

— Напишу еще раз. Сегодня же. — Ольгу радовало, что Михайло помнит и беспокоится об еще одном близком человеке.

Но больше никого не вспоминал, и это удивляло.

— Часто звонит Яков Саввич. Почти каждый день.

— Як-ков?.. Сав?..

— Да. Он и Людмила Владимировна. Передают приветы. Желают скорейшего выздоровления.

Мотнул головой:

— Н-не… знаю.

— Ну как же, Яков Саввич, твой коллега. — И, чтоб не было никаких сомнений, назвала и фамилию: — Залозный.

Шевельнул плечом:

— Н-не… знаю.

Ольга, забыв на миг советы врачей («не подталкивать, не торопить»), взволнованно заговорила:

— Ну как же! Яков Залозный. Ты с ним работаешь вместе уже лет десять. Он столько раз приходил к нам с женой Людмилой. И мы у них бывали. Вспомнил?

Михайло смотрел в потолок. Молчал.

На следующий день сказала про Веру Дашковскую. Часто звонит, кланяется. Очень волновалась, когда заболел.

— В-вер-ра? — проговорил медленно, с болезненным усилием.

— Да, да, Вера Ивановна. Твоя коллега, наша приятельница. — Ольга все-таки решилась еще раз подтолкнуть его память.

— Не-е… — Нахмурил брови. Губы задрожали: — Н-не… н-надо…

— Что не надо, Михайло? — Наклонилась и мягким прикосновением ладони стала разглаживать морщину на его лбу.

Усталость смежила его веки. В тот день больше не вымолвил ни одного слова.

Теперь тоже торопилась в больницу, но все было иначе.

Теперь Михайло знал, что это она, Ольга, бреет его журчащей электробритвой, что это она протирает ему шею, грудь, руки одеколоном, поит чаем. Мягкие прикосновения ее пальцев — тоже лекарство.

— Вчера видела в ларьке у обувного магазина ботиночки для Мишутки. Такие маленькие, смешные… — Ольга знала, как приятно ему слушать о внуке. — Пошлю и напишу, что дед купил.

Была человеком долга. Если что кому обещала, нервничала, пока свое обещание не выполнит. Так и сейчас. Обещала Якову Залозному непременно передать Михайлу его сердечные приветы, а также и то, что он, Яков, с нетерпением ждет дня, когда врачи разрешат проведать больного.

Словно между прочим, сказала об этом несколько слов.

Отведя взгляд, Михайло вымолвил через силу:

— А к-кто э-это?

— Ну вспомни! Яков Залозный. Ты с ним всегда… — Спохватившись, прервала речь.

Четырнадцать миллиардов нервных клеток составляют человеческий мозг (прочитала в энциклопедии) — количество, которое невозможно даже представить. Как же важно, неимоверно важно после разрушительного урагана заставить эти фантастические миллиарды работать согласованно, в естественной связи со всем, что человек пережил и знал раньше.

Терпение, терпение.

Вместе с кефиром, печеньем, фруктами приносила иногда и цветы.

Однажды, ставя астры в вазу, которую принесла из дому, Ольга сказала:

— Это тебе от Людмилы Владимировны и Якова Саввича — друзья тебя не забывают.

— От к-кого?

— От Залозного, — ответила, уже смутившись, увидев его напряженное лицо.

— Не н-надо… — сказал хрипло.

— Что не надо?

— Не н-на… — Губы его задрожали. Махнул рукой, сколько было сил, точно хотел сбросить вазу с тумбочки.

Ольга, испуганно схватив цветы, бросилась в коридор. И сразу же, бегом, назад. Сахновский упорно разглядывал что-то на потолке. Когда Ольга мягко сжала его руку, он прошептал: «Ты?..» — и заснул.

«Я ж хотела только чуть-чуть напомнить, — оправдывалась перед собой. — Я же ничего такого не сделала…» Но должна была признаться, что дала себя знать и женская настойчивость — желание добиться своего.

Не могла придумать, что сказать Залозному и Вере Дашковской, ведь звонят чуть ли не каждый вечер. Иногда то он, то она заглядывают и неизменно со свертком. Не взять? Обидятся… Но брать становилось все тяжелее.