Семен Журахович - Шрам на сердце

Теперь им не терпелось проведать Сахновского. «Лучшее лекарство — это позитивные эмоции, — твердил Залозный. — Я его развеселю. Две-три смешные байки — и он выздоровеет».

Веселый голос, легкие слова. Залозный оставался самим собой.

А Вера Ивановна Дашковская нервничала. «Скажите ему, что я должна кое-что разъяснить… Михайло Андреевич должен знать…» — «О чем?» — «О том заседании». — «Неужто это так спешно и важно?» — спрашивала Ольга. «О, если б вы знали!..»

Тут уж Ольга не могла сдержаться: «У вас в голове заседание? Человек только-только начал оживать, а вы… Тогда приведите в больницу целый президиум, да еще и местком! Организуйте новое заседание».

Дашковская, которая никогда не видела Ольгу в таком состоянии, начала плаксиво извиняться, но все же в конце сказала, что непременно должна объяснить Михайлу Андреевичу нечто очень важное.

Ольга твердо решила: больше ни о ком мужу не напоминать. Вспомнит и сам — не теперь, так позже. Ведь врачи предупредили ее: «Не поправляйте, если в его памяти что-то сдвинется. Имейте терпение. Все станет на свое место».

Терпение, выдержка.

И все же забыла про все советы, когда Сахновский спросил:

— А Рубчак звонит?

Застигнутая врасплох, с удивлением сказала:

— Рубчак? Ты же с ним давно поссорился…

Сердито посмотрел на нее:

— Что ты выдумываешь?

Ольга уже овладела собой:

— Михайло родной, не надо о постороннем. Про нас, про детей думай. Поправишься — и все будет хорошо.

— Да, да, — согласился и все-таки с грустью сказал: — Странно, почему ж Рубчак не звонит?..

Ночью, в часы бессонницы, от которой до сих пор не могла избавиться, во время тяжелого и тревожного ожидания сна многое может прийти на ум. «Что-то не так, что-то не так, — думала она. — Почему Михайлу вспомнился не Яков Залозный, а Рубчак, с которым он лет пять тому назад поссорился и больше не виделся? Речи о нем больше не было. Что-то не так…»

Она не спала до утра и, подгоняемая этими мыслями, бросилась в больницу.

До предела уставший после ночного дежурства врач терпеливо ждал, пока Ольга выговорится.

— Понимаю, вам нелегко. А вы еще выдумываете страхи. — Смотрел на нее с укором, словно говоря: «У нас столько работы, а тут еще с вами возись». — Все идет хорошо. Учтите, больные очень чутки. Ваше нервничанье… Вы поняли?

Она кивала головой: «Да, да…»

Однако ночная тревога не забывалась. «Может, это он только по профессиональному долгу? Врачи всегда успокаивают, уговаривают, поучают».

Но другой голос говорил: «И ты еще можешь роптать? Ведь и правда самое страшное позади. Михайло на тебя смотрит, он говорит, его пальцы ищут твоей руки. Всю свою жизнь должна быть благодарна врачам. А ты…»

Был чудесный сентябрьский день, за больничной стеной такой тихий, что казалось, слышно кружение увядших листьев, падающих с деревьев.

Ольга легко одолела крутую горку, но на этот раз Сахновский, увидев ее, помрачнел. Ольга кинулась к нему.

— Что с тобой?

— Ты… Ты скрыла от меня.

— Михайло! Я же ничего…

— Скрыла. Я т-тут п-почти два месяца. — Смотрел укоризненно и испуганно. — С начала июля… П-прошло…

— Но ведь это такая болезнь! Пойми… И ты уже выздоравливаешь, выздоравливаешь. — Сидела возле кровати и гладила его руку. — Что поделаешь?.. И совсем не скрывала. Ты не спрашивал, а мне самой не было случая говорить об этом.

Замкнулся в себе.

Немного погодя спросил:

— И т-ты каждый день б-бегаешь?

— Мне не трудно. Я с радостью…

— Трудно, — раздраженно перебил он. — Р-раз в неделю.

— Михайло!

— Я сказал! — Он тяжело вздохнул. — Два месяца. Боже мой…

— Не волнуйся, Михо. Умоляю тебя. Что эти месяцы? Помнишь, я тоже долго болела. Ну и что? Забылось. И про это постараемся забыть. Уже скоро домой.

— Домой, — с грустью повторил он. — Забери меня домой.

— Врачи говорят: скоро.

— Изменилась ты…

— Скажешь! Здорова, бегаю. Вчера в парикмахерской была. Видишь, модная прическа.

— Раз в неделю…

— Михайло… Пойми, мне тут легче.

Кивнул головой и усмехнулся.

— Ну дважды в неделю… Василь звонил?

— Ой, прости, не сказала сразу. Звонил вчера. Хочет вырваться на несколько дней. Волнуется, даже голос дрожит. — И с материнской гордостью прибавила: — Хороший он у нас.

— Хороший. Не ползает.

— Это уж твой окаянный характер. — К гордости добавилась и капля осуждения. — Нелегко ему.

— А н-нужно легко?

— Я хотела бы, чтоб ему легче жилось.

— Легче — другое дело. А легко…

— Я мать.

— А я отец. Легко для легковесных.

Усмехнулась.

— Философ мой!

— А кто еще звонил?

— Звонят каждый день, — ответила уклончиво.

Помолчал.

Спросила осторожно:

— Чьих звонков ждешь?

— Удивляюсь, почему Рубчак молчит? Болеет, может?

— Может, — поспешила согласиться. — Приедешь домой, узнаем.

— И от Торяника ничего?

— Я ему сегодня напомню, ладно?

— Ладно.

Ни о ком больше не вспомнил.

Прошла неделя, как Сахновского выписали (он говорил: выпустили) из больницы.

Приспособился к палочке. Шаг стал увереннее, хотя заметно тянул ногу.

Говорил медленно, заикаясь. Иногда сбивался, замолкал. Тогда надолго вперял встревоженный взор в одну точку и глаза казались еще глубже запавшими под торчащими, хмуро сведенными бровями.

Но он же дома. Достаточно было напомнить об этом, и он светился радостью.

Правду сказали врачи: терпение побеждало.

Теперь уже Ольга говорила: «Все идет нормально. Не волнуйся, не торопись».

Порой такие обыкновенные слова, как «соль», «нож», «полотенце», «книга», не мог отыскать в своей не окрепшей еще памяти.

— Дай, пожалуйста… — начинал он, и вдруг взгляд его становился страдальческим, губы дергались.

— Сейчас, сейчас! — спешила она на помощь. — Вот полотенце, вот книга… Только не волнуйся.

— Ты написала Торянику? — уже который раз напоминал он Ольге.

Умолкал. И она понимала, что с ним делается. Приязнь и душевная близость к Торянику становились чем дальше, тем больше. А в жизни было уже столько утрат…

Почему ж нет ответа?

Успокаивала как могла:

— Может, он в санатории. Или к сыну поехал. Подождем.

Домашней работы стало больше. Ведь раньше Михайло ей помогал. Особенно по части покупок. Спать приходилось мало. Но даже короткий отдых восстанавливал силы.

Утром Сахновский, высунув ногу из-под одеяла, с гордостью показывал, как шевелятся пальцы, как сгибается колено. Пускай пока медленно… Ольга радовалась: «Ты у меня герой…»

Впервые в жизни у него было много свободного времени. Телефон быстро утомлял. Читать долго тоже не мог. Полюбил радио, которое до болезни не было времени да и желания слушать. Тихая музыка, милый детский хор, сообщение о погоде… Становился кроткий и умиротворенный.