Семен Журахович - Шрам на сердце

— Дядя Степан, нельзя! — Узнала наконец-то.

— Киш-ш! — отмахнулся от нее как от мухи и отворил дверь.

Василий Григорьевич поднялся, вышел из-за стола и протянул руку.

— Здравствуйте, Степан Степанович. Садитесь. Рад вас видеть.

Рогачук тоже поздоровался и пожал протянутую руку. «Может, и вправду рад?»

На столе два телефона. Письменный прибор.

Папки с бумагами. Дела! «Тут, — подумал он, — долго не засидишься». И еще кто-то в дверь заглянул. Председатель рукой знак подал: подождите, дескать.

— С чем пожаловали, Степан Степанович?

— Оно, фактически, столько дел, что и в голове не помещается.

— А вы начинайте с самого важного.

— Начну… Понимаете, хочется мне на старости лет, чтобы порядка больше было.

Председатель засмеялся. По-доброму засмеялся.

Война многому научила Рогачука. Научила распознавать: какой смех — такой и человек. У неискреннего не та струна звенит. А у злого даже смех желчью пропитан.

— Я моложе вас, — сказал председатель, — но и мне тоже хочется, чтобы было больше порядка. А в чем именно?

— Во всем! Но прежде всего, конечно, в нашей хате.

— Сущая правда. С какого же угла в своей хате начинать, Степан Степанович?

— Ежели говорить напрямик, то начинайте с Макухи. Гнать его надо на все четыре стороны.

Нахмурился председатель. Рогачук увидел, что тому уже не до смеха.

— А как спросят люди: почему?

— Ворует! — жестко бросил Рогачук и вперился запавшими глазами в лицо председателя, ставшее вдруг строгим и немного грустным.

Зазвонил телефон. Председатель взял трубку и заговорил с каким-то Иваном Ивановичем. Рогачук смотрел на него и думал: этот, нынешний, не загнанный, не замотанный. Этот с раннего утра на фермах, в поле. Потом пообедает и, в свежей рубашке, костюме, в конторе беседует с народом. Никого не дергает и себя не позволяет дергать.

— Так говорите: тянет? — положив трубку, спросил Василий Григорьевич. — Располагаете фактами?

— Чтобы фактических фактов, так таких нету, — сокрушенно вздохнул Рогачук. — Известное дело: все знают, что лисица — хитрая зверюга. А посмотрите на наших лисиц! Глупее их не найдете. Спросите — почему?

— Да, интересно бы знать.

— Потому что все лисьи хитрости Макуха себе перенял.

— Там же сотня лисиц, — улыбнулся Василий Григорьевич.

— То-то и оно! — сердито сказал Рогачук. — А мы смеемся.

— Смеяться вроде и не над чем, — согласился председатель и, уже озабоченный, продолжил: — Но ведь вот так, ни с того ни с сего не ударишь человека. Какие основания? Какие доказательства? И еще одна закавыка: премировали Макуху — план перевыполнил. На Доску почета повесили. Люди спросят: куда же вы раньше смотрели?

— А нельзя… Ну пусть не с трибуны, хотя бы на правлении или еще где, сказать: люди добрые, смотрели, да не рассмотрели.

Василий Григорьевич наморщил лоб: слова эти, видно, ему не по вкусу: премию Макуха получил с его благословения.

— Недосмотрели, говорите. А что рассмотрели? — Пожал плечами. — Пока ничего. Сам знаю — тянут. И если хотите знать, самая большая наша беда: по куску да по кусочку. Одного Макуху разглядеть можно. Но ведь за всеми не уследишь — глаза разбегаются! Некоторые думают: ну что там ведро комбикорма, охапка сена, сумка подсолнухов или кукурузы…

Рогачук покачал головой: вот это да! На Макуху показал, а ведь и воробьи могут целый каравай расклевать. Пришло горькое воспоминание, пока жив будет, не забудет. Зимой голодного и разоренного сорок шестого года пришел с работы и удивился: дети пьют молоко из кружек и причмокивают. А на столе еще полкринки. «Где взяла?» Молчит Горпина. «Где взяла, спрашиваю?» Горпина и взорвалась криком-слезами: «Украла! На ферме взяла!» Схватил ту кринку да об пол, только черепки да белые брызги во все стороны. «Бей, бей! — закричала Горпина. — Забери последнее у детей и кружки потопчи».

— А теперь-то чего? — подумал Рогачук вслух. — Сыты, обуты, на мотоциклах и автомобилях разъезжают… И на тебе — клюют!

— Об этом и мне хотелось бы услышать. Почему теперь-то? — вздохнул председатель.

Один другого спрашивали и один от другого ждали ответа. Не дождались.

— Что касаемо Макухи, — Василий Григорьевич вернулся к началу разговора, — давайте сделаем так: попросим Ременюка учинить ревизию. Может, и нападем на лисий след. А там видно будет… Спасибо, Степан Степанович, за совет.

Он уже было взялся за телефонную трубку, но Рогачук еще не все сказал.

— А водка?

— Какая водка?

— Пьют.

— Не выливают, конечно, пьют.

— Давно в чайную не заглядывали?

— Давненько. Дома обедаю.

— А вы мимоходом… Кружку пива, часом, не грех выпить. Вот как-то бочку свежего пива привезли. Заглянул и я. Вижу, сидят: Кондратюк из фермы, Данила — тракторный бригадир и новый агроном. Спросил у поварихи: «Давно сидят?» — «Да, говорит, второй час лясы точат». Пиво на столе, а беленькая в плетенке под столом. Доливают… Спрашиваю: «Ребята, а дело когда?» — «Вот сейчас как штык!» — «А как, спрашиваю, после третьей бутылки? Работать можно?» У агронома туман в голове, усмехается: «Работать, говорит, вроде и нет, а руководить можно». Скажите, Василий Григорьевич, что он пьяным языком наруководит?

Василий Григорьевич покачал головой.

— Не думал я, что и чайная на моей шее. Придется заглянуть. А может, женщин позвать на помощь? Пусть дежурят наши депутатки, активистки.

— Смотря кто. Теперь и среди жинок есть до чарки активные.

— Найдем таких, что наведут порядок.

Василий Григорьевич поднялся.

— Спасибо, Степан Степанович, что заглянули. Не впервые нам мудрое слово подсказываете. Спасибо вам, что во время жатвы тревогу подняли. Нашлись ведь нерадивые шоферы, всю дорогу зерном устлали. Здорово вы их на правлении песочком продрали. Да и мне перцу подсыпали, не пожалели. До сих пор уши горят.

Рогачук взглянул на уши председателя.

— За дело ведь…

— За дело, — вздохнул Василий Григорьевич. — Спасибо вам.

«А уши, вижу, снова бледноваты, — подумал Рогачук. — Не мешало бы еще приперчить…»

Около дверей председатель посмотрел на медали и уважительно сказал:

— Вы наша гордость! — И крепко пожал руку.

Рогачук вышел из конторы недовольный. Разговоры, разговорчики… А толку пшик. Что этот неумеха Ременюк наревизует?

А тут, как назло, Макуха снова на своей вонючей таратайке проскочил. Рогачук плюнул вслед: побей тебя гром!

Феня-продавщица, стоявшая в дверях магазина, засмеялась. Рогачук остановился и уставился сердитыми глазами в румяное лицо дородной Фени.

— И чего это вы, дядя Степан, злым оком на Макуху коситесь?

— Знаю чего.

— И я знаю! — сказала Феня уже не смеясь, только глаза ее лукаво поблескивали. — Мудрый вы человек, дядя Степан, только что касается Макухи, не туда гнете, не о том думаете.