Семен Журахович - Шрам на сердце

Посредине комнаты возвышался отливавший серебром комод с продолговатыми щелями, в которых светились и сверкали огоньки. Где этот тумблер или как его? Что-то повернул наугад, что-то нажал — в комоде прибавилось света. Тут, пожалуй, самое время заговорить, а ему будто льдом горло сковало. Рогачук кашлянул, набрал полную грудь воздуха и начал, не узнавая собственного голоса.

— Это я… Степан Рогачук. Слышите меня? Так послушайте, добрые люди, что я вам скажу. Кхе-кхе… Оно, сами знаете, дело мне непривычное, потому что оратор из меня фактически никакой. Но вы все-таки послушайте, ибо тут не какие-нибудь смешки-хаханьки, а разговор серьезный. Вот так живешь, а потом, фактический факт, выпадает дальняя дорога. Сами знаете, не один искалеченный солдат той дорогой навсегда ушел. Так что… Кхе-кхе, самое время подумать. Вот я и подумал, и захотелось мне с вами посоветоваться: как же нам дальше жить? Чтобы не стыдно было, значит, собственным детям в глаза смотреть. Не буду мудрить долго, начну с того, как у нас работа идет. Еще мой дед Панас наказывал: взялся за дело, то делай по совести. Только так. А кому душу илом затянуло — поскреби, почисть. И чтобы проклятая водка не задурманивала головы. Это фактически про тебя, Антон. Да оно и другим не мешает помнить.

Двери распахнулись, и в комнату вихрем влетела запыхавшаяся Оксана.

— Что вы наделали, дядя Степан?

— Не перебивай! — крикнул Рогачук и так зло посмотрел на Оксану, что она хоть и успела нажать на какую-то кнопку, шарахнулась в сторону.

— Это чтобы сильнее звук был, — зашептала испуганно. — А то хрипело…

Рогачук прицелился в нее подозрительным взглядом. Но огоньки в комоде поощрительно подмигивали, и он продолжил:

— Так о чем я говорил? Ага, о водке… Загляните, добрые люди, в чайную. Средь бела дня, когда работы — ой-ой! Горячее едят, да горяченькое и пьют. И казенную и самогонную. Звенят стаканы с утра до вечера. Как, Антон, не пора опохмелиться? Га?..

Оксана стояла рядом, розовые губы расплылись в улыбке. Глаза блестят, головой кивает: так, так!

От этой милой улыбки, от взволнованного взгляда потеплело на душе у Рогачука. Не комоду или какому-то там трумблеру-мумблеру, живому человеку говоришь.

— А еще скажу вам: есть такие люди, что хотят лисьей хитростью прожить. Так пусть не забывают: когда-то и лису перехитрили — помните? Хвост ей приморозили… От правды на мотоцикле далеко не уедешь! Разве не так? Кхе-кхе… Простите, что-то в горле запершило.

Оксана замахала руками и даже присела, ее душил смех.

— Смотри у меня! — насупился Рогачук. — Так про что я еще хотел сказать? Ага, про Варвару Гавриленчиху. Шел я как-то в воскресенье по-над балкой. Вижу — початки ломает. «Как тебе не стыдно, говорю? Это же колхозное добро, Варвара». А она: «Я же только десяточек початков поросятам…» — «А что ж так мало?» А она: «Нужно ведь совесть иметь». — «А на десяток, говорю ей, совести не надо?» — «А ты, огрызнулась она, никакое нам не начальство. Я тебя не видела, ты меня не видел». — «Нет, говорю, начальство. Ревизионная комиссия! Вот пришел к тебе ревизию делать». — «Разве я одна? — скривила губы Варвара. — Если ты комиссия, то смотри на все четыре стороны. И вниз и вверх посмотри… Что это за рука, которая не гребет к себе. Она же отсохнет…» Видите, до чего додумалась? Ворованные початки в руке и подленькая присказка на длинном языке…

Разговорился Степан Рогачук. Вспомнил запущенный колхозный сад. Сгнившие помидоры и дорогу, усыпанную зерном, когда хлеб на элеватор возили.

— Фу-фу! Простите, может, что-то не так сказал, может, кого-то обидел. За дело же! Теперь до свиданьица и доброй вам ночи. Всего не переговорить. А как надумаю что-нибудь важное, то в другой раз, потому что я тут фактически взопрел.

Оксана прыснула и зажала рот.

Рогачук строго посмотрел на нее:

— Цыц! Выключай, где тут?

Оксана только пошевелила пальцем. Что-то дзенькнуло. И тогда она залилась смехом.

— Ой, дядя Степан… Ой, вы же настоящий оратор. Фактический факт! Только вот «взопрел» и «в горле першит» по радио говорить никак не положено.

— Да чего там… Свои люди.

— Теперь вас, дядя Степан, в Киев заберут. На всю Украину заговорите. Ей-богу! — А потом уже без смеха, серьезно добавила: — Вам бы редактором быть. Вот слушали бы нашу газету! Потому что все правда.

— Тоже скажешь… Редактором.

— Только в другой раз этого не делайте, — испуганно прошептала Оксана и покачала головой: — Ругать меня за вас будут, ой будут.

— А ты на меня все свали.

Шел Рогачук домой и жалел, что о прудах не вспомнил. Хоть дело и прошлое, а душа болит. Да и почему оно прошлое? Почему бы заново не взяться? И самим рыбка была бы, и на продажу осталось бы.

Да всего не перескажешь.

Вспомнил Оксанино: «Вам бы редактором…» — и улыбнулся. Редактором не потянул бы, но если бы вместе с Демидом, тот грамотей был, так и редакторам кое-что подсказали бы.

Горпина поджидала его возле калитки.

— Что там случилось? — спросила испуганно.

— А что? Сказал людям…

— С кем ты там стал ссориться? Крикнул «не перебивай», и все замолкло. Сижу дожидаюсь. Ни звука… Соседи прибежали: «Почему замолчал?» Откуда же мне знать?

Рогачук даже кулаки сжал. Вот анафемская девка! Что же это выходит? Не к людям обращался, к четырем стенам да железному комоду? Оттого он и подмаргивал насмешливо…

Горпина о чем-то спросила. Не расслышал.

Снова в голове билось. Сколько ни думай, остается одно: должен он, должен еще продержаться на белом свете. Потому что дела! Потому что нужно сказать людям обо всем, что фактически ночами спать не дает. И сказать так, чтобы все, непременно все услышали.

1981

Пер. Н. Крючковой.

Бывают минуты, когда хочется помолчать. Когда прислушиваешься: еще мгновение — и донесутся голоса из давно минувших лет. Становится тревожно: а различишь ли за голосами такие знакомые когда-то лица? Сквозь туман. Или, может, дымовую завесу?

Жизнь беспощадно расколота на «тогда» и «теперь».

Но попробуй помолчать и что-то разглядеть в прошлом, когда неугомонное семилетнее существо по имени Оля каждую минуту подбегает к тебе с книжкой в руках и спрашивает:

— Бабушка, может, эту?

— Ладно, давай эту.

— Нет, — решает Оля, мчится к полке и хватает другую книжку. — Лучше про Котигорошка!

— Котигорошек так Котигорошек.

Но и Котигорошек возвращается на полку, и Бармалей, и зайцы с медведями, за ними и ученый кот. Притащились в своих обложках Баба Яга и серый Волк.

Оля садится на стульчик у бабушкиных ног и умоляюще смотрит на нее:

— Хочу сказку про Ковтуна.

— Опять? Ты же ее сто раз слышала.

— Ну и что? Это самая интересная сказка.