Семен Журахович - Шрам на сердце

— А откуда тебе, Феня, известно, что я думаю?

— Известно. Вы бы того Макуху поганой метлой… Так?

Вот чертова баба! Как по писаному читает.

— А тебе он по вкусу пришелся? — бросил сердито.

— И мне не по вкусу, — заверила Феня. — Но тут все взвесить надо. Макуха, сами знаете, хороший дом себе поставил. Так? И в доме все как полагается. Телевизор, холодильник, мебель. Ну и мотоцикл… Теперь, скажем, Макуху долой, ставь кого-нибудь другого. Кого? Ступака, может? Очень, вижу, его наши лисички интересуют. Ну и что же выйдет? Хата у него старая, в хате не густо, потому что лодырь. И вот начнет он тащить, чтобы сравняться с Макухой. Глаза-то завидущие. Ему и мотоцикла будет мало, на «Жигули» замахнется.

— Есть и кроме Ступака люди.

— Есть. Только Ступак всех обойдет и вперед выскочит. Вот увидите. Так пусть уж лучше Макуха остается.

— Хорошо все взвесила, Феня. Недаром на всех прилавках у тебя весы.

— И точные притом! — засмеялась Феня.

…Рогачук шагал к дому. Пора бы и успокоиться, но ему вновь послышалось тарахтенье Макухиного мотоцикла.

Ревизия? Что этот Ременюк наревизует? Лупоглазый, а видит плохо. Другое дело Демид Передерий. Наведет, бывало, ревизию — гром на все село. С одной рукой был, а схватит хапугу — не вырвется. С одним глазом — зато всевидящим!

Шел Рогачук и разговаривал с Демидом, хотя того уже давно на свете не было.

«Где твоя рука, Демид, где твой глаз? На Сандомирском плацдарме? Влепил проклятый гитлерюга, не пустил в Германию. Все равно наши хлопцы дошли. А меня уже за Одером ударил. Не пустил в Берлин. А хлопцы дошли. Да все это ты и без меня знаешь… Я про другое хотел сказать. Рано ты ушел, Демид. Вот бы мы с тобой навели ревизию на Макуху, ох и навели бы. При тебе он бы к лисицам не подобрался. С краешка на цыпочках ходил. А как тебя не стало, попер в открытую. Не довел ты свою ревизию, Демид, не довел до конца».

Пришел домой, а Горпина уже знает.

— О чем с председателем говорил?

У женщин свое радио.

— О чем? Дела, жинка, общественные дела.

— Ты бы и про свои сказал. Пусть бы он выписал мешочка два ячменя кроликам.

Рогачук поморщился от досады.

— Нельзя мешать перец с медом… Там дела!

— А тут не дела? За наши же деньги.

— Обойдемся, Горпина. Сама знаешь — в колхозе с кормами туго.

— Всю жизнь так: обойдемся, обойдемся. Другие…

Махнула рукой и вышла из хаты.

Давно слышит Рогачук этот упрек: другие — то, другие — это… Слышит и молчит. Хотя временами в глубине души сознает, что тяжко виноват перед Горпиной. Разве не заслужила она хоть под старость, чтобы жить полегче?

Долго не мог заснуть. Ну что даст тот разговор в конторе? Все там и останется. Выйти бы на площадь и крикнуть напоследок: «Слушайте, люди!» Так крикнуть, чтобы в каждой хате услышали.

В шесть утра заговорила радиоточка. И таким знакомым голосом, что Рогачук вскочил, сел на лавку и испуганно крикнул:

— Это ты, Демид?

Горпина стояла на пороге с ведром воды.

— Какой Демид? Протри глаза.

Неужели приснилось? Рогачук готов был присягнуть, что это Демид сказал ему по радио: «А ты, Степан, попробуй, — крикни так, чтобы все услышали…»

А радио, теперь уже голосом Оксаны, сообщало: «Внимание, товарищи колхозники! Сегодня в восемь вечера слушайте нашу тернивскую радиогазету. Повторяю…»

— Вот это молодчина — фактически на все село говорит! — с удивлением и завистью сказал Рогачук.

— Новость для тебя, что ли? — пожала плечами Горпина. — Служба у нее такая…

К Оксаниному голосу привыкли, как к своему домашнему сверчку.

Что у Оксанки такая служба, всякий знает. Она и в клубе верховодит, и в комсомоле секретарствует, и школьникам культпоходы в Полтаву, а то и в Киев устраивает. А еще два раза в месяц сельская радиогазета. Все расскажет: что сделано, а что еще не сделано. Про лучших механизаторов и доярок сообщит. Не забудет отметить, какая из бригад впереди, а какая отстает… А в конце передачи председатель колхоза или партийный секретарь нужное слово скажут.

Да что председатель, что секретарь! Его самого, Рогачу-ка, эта бойкая Оксана на День Победы в радиокомнату завела — и с ножом к горлу: «Скажите людям, какой сегодня праздник, поздравьте… Вы же, дядя Степан, солдат и герой». Он замахал руками: «Да что ты, дочка, какой из меня оратор?» А она, егоза, чем-то там щелкнула и выкрикнула в трубочку: «Сейчас выступит наш уважаемый ветеран, кавалер медали «За отвагу» Степан Степанович Рогачук».

Было это ему как после сигнала «В атаку!».

Рывок — и бегом вперед. Снаряды рвутся — не слышишь. Потому что сердце стучит как сто барабанов. Что-то все-таки сказал. И стоял оглушенный, как после близкого взрыва.

«Вы у нас настоящий оратор, дядя Степан!» — щебетала, улыбаясь, Оксана.

«Ладно, ладно, — махнул рукой Рогачук. — Покажи лучше, как твоя техника-механика действует?»

Оксана, все с той же смешинкой в голосе, пальчиком показывала: вот это тумблер, а здесь повернуть… А может, и нажать? Больше года прошло, забыл.

Вышел Рогачук из хаты. Повеяло в лицо прохладой. Осеннее солнце выкатывалось из-за дальних холмов. Еще немного горячей краски придала садам сентябрьская ночь.

Заглянул к кролям — все пожрали. Вот саранча! Сюда и вправду бы два мешочка ячменя, как раз в пору. Но как об этом сказать в конторе — на фермах корма в обрез…

Снова мешки на тележку, косу в руки — и на пригорок. Косил потихоньку, а в голове все о том же.

Потом картофельки горячей поел. Да с солеными огурчиками. Королевский завтрак!

А там Горпина о покосившемся заборе напомнила. Что ж, и забору надо время уделить.

Вот так и вечер подошел. То да се. Хоть маленькое, но хозяйство.

Ужинать не захотел, выпил чашку молока, дожевал горбушку хлеба.

Как только из репродуктора послышался Океании голос, Рогачук двинулся к клубу, сел на крыльцо у бокового входа и слушал радиогазету.

Оксана закончила читать объявления, когда Рогачук заглянул в окно.

— Хорошо читаешь, дочка.

— Ой, дядя Степан, спешу… Завтра у Ганночки свадьба. — Попудрила носик, провела помадой по губам и бросилась к двери.

Щелкнул замок. Оксана привычным движением положила ключ под пластиковую подстилку у порога и припустила бегом.

Рогачук посмотрел ей вслед. А потом все сделал так, как прежде, когда шел в разведку. Прислушался к тишине, слился с ней, с сумерками. Неслышными шагами подошел к двери, взялся за конец вытертой ногами подстилки и какое-то мгновение смотрел на желтый ключик. Он был плоский и почти невесомый.

Отпер замок, распахнул дверь и осторожно вошел в комнату. Хоть и давно миновало время смертельной опасности, а сердце все-таки защемило.

Рогачук нащупал выключатель около двери, нажал. Яркий свет на миг ослепил его. Постоял неподвижно, пока глаза не попривыкли.