Семен Журахович - Шрам на сердце

Поддерживала Софию верная опора и надежда — сын. Был он дорог матери не только как родное дитя, это само собой, а чем дальше, тем более близким другом. Чуткий, добрый. Все понимал. Ныне, что и говорить, такое душевное родство и близость — явление, увы, не слишком распространенное.

Теперь Валерий женат, уже имеет ребенка, которому дали имя погибшего деда — Петр.

В начале войны София переквалифицировалась из портнихи в медсестру. Из эвакуации, из Ташкента, где все-таки было сытней и теплей, она вернулась еще в начале сорок четвертого года в Киев, который весь лежал в развалинах и пожарищах, в полуподвальную комнату. Ей (как и многим другим) казалось, что сюда, в родной город, скорее (и непременно) вернется тот, кого она ждала.

Спустя некоторое время пыталась поступить в мединститут. И в первый и во второй раз ей не хватило одного балла. А кто ж, как не она, должна была стать доктором? Внимательность, сочувствие, душевная потребность броситься на помощь больному. И еще опыт работы в госпиталях, в больницах. А сколько своей крови отдала раненым!

Одного балла не хватило! Зато его хватило тем девушкам, которые сперва мечтали стать кинозвездами, а потом погнались за любым дипломом.

«Это потому, что я одинокая», — вырвалось тогда у Софии, и эта обида еще долго терзала ее.

Что я мог сделать? Побежать к ректору института, рассказать, кто такая София? Сказать, как воевал ее Петр? Разнервничаться, грохнуть, наконец, кулаком по столу? Так оно и было. Объяснял, нервничал, грохал… Да что тут сделаешь? Я к нему с живым словом, а он мне тычет бумажки.

А потом и Валерий с болью сказал мне: «Это потому, что нет отца…»

Ему тоже не повезло: не приняли в политехнический. Опять-таки одного балла не хватило. Больше всего он был подавлен тем, что некоторые одноклассники, которые учились хуже, стали студентами, а он — отличник — очутился за дверью.

Чувствовал себя птенцом, выпавшим из гнезда, — беззащитность на холодном ветру.

По моему совету пошел на завод. Бросился я туда, разыскал вчерашних фронтовиков: друзья, возьмите хлопца под свою руку. Потом армия. Вернулся возмужавший, уверенный в себе. Стал станочником высокой квалификации. И… увлекся историей, поступил на вечерний факультет. Но через год пришлось бросить. Женился, на свет появился Петрик. Правда, шутил Валерий, семья все-таки приобрела своего историка. Это была его жена Катря, с которой он познакомился во время учебы.

Давно уже забыта полуподвальная комната. Валерий получил заводскую двухкомнатную квартиру. Малогабаритную, конечно. Но все ж не приходилось с соседями пользоваться общей кухней и ванной.

Я уже говорил: мне мало доводилось встречать людей такой закалки, как София. Однако за последние два года и с ней произошла заметная перемена. Поседела, постарела, осунулась. Как известно, даже металл, прослужив определенное время, устает. Есть предел.

И вот я у знакомых дверей — с гостинцем для малыша, с цветами. Нажимаю звонок и жду.

На этот раз жду дольше, чем обычно.

Наконец двери открываются, переступаю порог — и страх тяжелой льдиной сковывает сердце, помертвевшие руки падают. Я едва удерживаю пакетик и цветы, готовые рассыпаться.

Вижу страшное, сведенное судорогой лицо Софии. Если бы я писал портреты, то такое лицо назвал бы «Ужас».

Малыш кинулся ко мне со своим обычным: «Дядя Олег…» Но его в ту же минуту подхватила Катря и унесла в комнату. София взмахнула руками, словно отталкивая меня, и зашаталась. Валерий, побледневший, обхватив ее за плечи, буквально поволок в кухню. «Нет, нет, нет…» — стоном донеслось до меня.

Я остался в тесненькой прихожей, напрасно пытаясь разгадать, какое несчастье на них свалилось. В таких случаях я совсем теряюсь. Единственное, на что я оказался способен, — это положить цветы и сверточек на тумбочку, руки у меня дрожали.

Опять я услышал плаксивый голос Петрика: «Дядя Олег…» Всхлипнул и замолк. Из комнат на меня повеяло жуткой тишиной.

Впервые за тридцать лет не пригласили войти, и я не входил. Впервые я, привыкший здесь быть хоть чем-нибудь полезен, сам хотел опереться на кого-нибудь.

Хлопнув дверьми, в прихожую вышел Валерий. Сжатые губы. Смотрит в сторону. Рванув с вешалки плащ, он сказал:

— Выйдем, Олег Дмитриевич…

Это, опять-таки в первый раз, я услышал от него свое полное имя. С малых лет Валерий звал меня так, как теперь зовет Петрик. Но в ту минуту мне было не до того, чтобы раздумывать об этом.

Мы вышли из дому и зашагали почему-то прямо по проспекту, хоть я (Валерий знал) не выношу грохота — у меня кружится голова. Стремительный Валерий почти бежал, я — за ним. У меня уже прерывалось дыхание, но я вынужден был поспешать.

Искоса я посматривал на окаменевший профиль Валерия, ждал и не дождался.

— В чем дело? Что случилось?

Пройдя еще с десяток быстрых шагов, Валерии сказал, не поворачивая головы:

— Приезжал Василь Кириллович…

Я пожал плечами. Знаю, приезжал. Ну и что ж? Разве это впервые?

Валерий молчал. Как он был сейчас похож на своего отца. Только молчаливей. И старше. Это меня поразило. Старше своего отца! Петро Сергийчук навсегда остался двадцатипятилетним.

— Ну и что ж?..

Я и сам знал, что Василь Дигтяр приезжал. Это было накануне моей поездки на Черниговщину. Тогда я не мог вместе с ним, как это бывало всегда, пойти к Софии.

— Ну и что ж?

— Он… Он все рассказал, — резко произнес Валерий. — Об отце…

Я отшатнулся, словно меня ударили кулаком в грудь. В ту же минуту острая боль под ложечкой толкнула меня вперед. Пришел в равновесие…

Так вот в чем дело!

Тридцать лет прошло. Теперь Дигтяр сказал. Но как? Как именно сказал? Тут одно не так сказанное слово может убить. Я вспомнил лицо Софии.

— Он сказал… — Я остановился, мне не хватало воздуха. — Дигтяр удостоверил, — я уже заговорил языком юриста, — что… что рана у отца была смертельна?

— Да, — чуть слышно проговорил Валерий.

Я все еще хватал воздух, словно это были жесткие камешки.

— Он подтвердил, что рана смертельна, что отец не прожил бы дольше, чем до вечера?

Валерий кивнул головой.

— Если бы даже мы могли дотащить его до леса, что дальше?.. Взвалить на лошадь? С такой раной? И двадцать километров… А немцы уже на шоссе…

Валерий молчал.

— Он сказал или нет? — вырвался у меня крик.

— Кажется, сказал…

— Что значит «кажется»? Ты должен был запомнить каждое слово!

Валерий склонил голову.

— Я и запомнил.

— Он… Дигтяр рассказал, что… отец приказал не оставлять его немцам живым… А руки ему скорчила судорога. Уже не в состоянии был пустить себе пулю. И приказал… Знаешь, что такое приказ командира в бою?

Валерий развел руками.

— Разве такое можно приказать?