Семен Журахович - Шрам на сердце

— Не упадете! Я отвечаю. Покажите этой несерьезной публике, что вы и без пульса можете идти.

Они пошли. За ними — остальные.

После минутного молчания спортсмен снова начал острить:

— Доктор, научите меня бегать без пульса. Доктор, а штангу я без пульса возьму?

— Хватит! — бросила врач через плечо.

Но спортсмена разбирал смех.

— А любить без пульса можно? Как на это смотрит медицинская наука?

Под пустую, беспечную болтовню незаметно дошли до санатория. Женщина в цветастом платье со стоном жаловалась:

— Вот так всегда… Никто не верит. Пускай бы уж оно разорвалось, это проклятое сердце!

— Главное — спокойствие, — повторяла врач. — И все будет хорошо.

И хотя ей хотелось сказать что-нибудь резкое, но еще сильнее ее возмущало поведение развязного спортсмена.

— Не обращайте на него внимания. Он, верно, слишком часто отбивает мяч головой.

После обеда спортсмен перехватил молодую женщину-врача на кипарисовой аллее.

— Милый доктор, — сказал он, — я там ляпнул глупость. Бегать и прыгать без пульса — еще так-сяк… Но любить…

Стоял перед нею, убежденный в своей неотразимости. Знал — не одна провожает его статную фигуру долгим взглядом. Сейчас в голосе спортсмена звучала милостивая нотка: так и быть, он разрешает ей влюбиться в него.

Женщина сжала губы. Молчала. Потом с глубокой жалостью заметила, что хотя его череп и приспособлен к твердому футбольному мячу, но иной раз эти столкновения приводят к тяжелым последствиям.

Через несколько дней кто-то заметил, что студенту — его звали Левко — стали носить еду в палату. Нетрудно угадать, какую реакцию это вызвало. Что за болезнь нашли у этого молодчика? Насморк? Или, может быть, что-нибудь из детских? Свинку? Коклюш?

Болезни подсказывал спортсмен. Каждые пять минут он объявлял новый диагноз и первый начинал хохотать.

— Отправить бы его на стройку, на целину. А то разбаловались…

Это говорил уже не спортсмен.

Стало известно, что студенту выделили отдельную палату. Правда, совсем крошечную комнатку, вернее закуток, но до сих пор там стояли две койки. Другие могли же там жить вдвоем, а ему, видите ли, персональные покои.

Особенно возмущалась «цветастая». Это уже стало ее прозвищем, потому что хотя она меняла платья трижды на день, все они были в цветах.

— Я больной человек, — жаловалась она, — а мне отказали. Я так просила отдельную комнатку! Хотя бы уголок! Я не могу спать, когда кто-нибудь рядом.

— А если мужчина? — бросил неутомимый спортсмен.

— Смотря кто! — быстро ответила «цветастая», а остальное договорила глазами.

Но спортсмен был занят другой. Пренебрежение молодой женщины (он уже знал, что ее зовут Лариса) задело его самолюбие, до сих пор, видимо, не знавшее поражений. Сто раз на день попадался ей на глаза — и все напрасно. Но это лишь разжигало его пыл.

Отступился только тогда, когда увидел, что Лариса вышла из палаты больного студента, чем-то очень взволнованная. Склонность к юмору помогла ему справиться со злостью, и он тут же объявил новый диагноз:

— У студента нет пульса… А ведь известно, что наша Лариса — спец по этой болезни. Вечером его сердечко затрепещет…

Лариса, услышав эту «остроту», одарила спортсмена взглядом, в котором даже он, бездумный здоровяк, разглядел столько презрения, что впервые в жизни почувствовал странное томление в груди.

Одна из больных что-то прослышала и по секрету рассказала соседке по палате. Разумеется, предупредив, что это абсолютная тайна, никто не должен знать. В течение дня засекреченная новость расползлась по всему санаторию. На следующее утро ее обсуждали шепотом, предупреждая друг друга: «Только между нами…» А еще через день и в столовой, и на прогулках это стало главной темой разговоров.

Вот, оказывается, в чем дело! Студент — это не какой-нибудь там рядовой студентик, он — талант! Он принимал участие в важных экспериментах. У него есть научные труды. И все оборвалось — лейкемия. Кто-то переспрашивал название болезни. Кто-то перепутал это название. Но свое суждение высказывали все.

Пожилая женщина с искренней болью сказала:

— А каково-то матери и отцу? Такое несчастье…

Уже стало известно: он единственный сын.

Теперь все с сочувствием вспоминали отца, и выходило так, что кто-то другой называл его надутым, кто-то другой болтал о баловне-недоросле. А они все догадывались, что уж если отец привез сына посреди зимы, оторвав от занятий, что-то там не ладно. Каждому вспомнился сентиментальный дядечка в берете, который говорил-о страдальческих глазах отца и неземной печали на лице сына. А еще он сравнивал их с журавлями, которым не суждено перелететь море.

Да, прав был, прав был дядечка в берете. И через некоторое время, по крайней мере, пять или шесть курортников уверяли, что это именно они впервые заметили две печальные фигуры на берегу, которые напомнили им подбитых журавлей.

Теперь все с уважением и любопытством смотрели на Ларису. Она навещала больного, чем-то там помогала врачам и даже дежурила ночью несколько часов, чтоб дать отдохнуть медсестре.

Таким образом, Лариса знала больше всех. Не считая, разумеется, санаторного начальства. Но то были лица официальные, расспрашивать их неудобно. Спортсмен, правда, сделал такую попытку, но получил от ворот поворот: лечитесь, отдыхайте, не нарушайте правил внутреннего распорядка.

Кого же расспрашивать, как не Ларису! Но как только речь заходила о студенте, лицо ее застывало.

— Здесь я не врач, — говорила она. — Я отдыхаю. Так же, как и вы. Я не могу заглядывать в чужую историю болезни.

Встретив Ларису, спортсмен заговорщицки подмигнул ей:

— Ларочка! Между нами, девочками… Он и в самом деле толкал науку?

— Простите, — сказала Лариса, — я не знала, что вы особа исключительная, и не собрала достаточной информации.

Не вкладывала особых эмоций в свой ответ. Считала, что хватит и легкого презрения.

А он, ошарашенный, уже вдогонку крикнул:

— Ларочка, идем сегодня в кино!

— Спасибо. У меня нет времени.

Больше всех опять-таки возмущалась «цветастая»:

— Это эгоизм. Сама все знает, а мы? Люди второго сорта, что ли? Кто ей разрешил игнорировать общественность?

Ее соседка по палате рассматривала вопрос иначе, но тоже весьма серьезно:

— Как мы можем проявлять о нем заботу, если не знаем, что у него за болезнь? — И добавила: — Если так, то и не будем проявлять…

Левку стало лучше. Он опять начал ходить в столовую.

А как-то вечером у костра, где шутили и рассказывали разные байки, он прочитал стихи. Прочитал с таким волнением и неприкрытой болью, что все надолго умолкли.