Семен Журахович - Шрам на сердце

— Это ваши стихи?

— Вы — поэт! Так читать может только поэт…

Левко улыбался.

Потом они вдвоем, Лариса и Левко, ушли в беседку, что за кипарисовой аллеей. Оттуда глухо доносился голос Левка, он, верно, опять читал стихи.

— Эгоизм! — кривила губы «цветастая». — Только ей одной. А мы?

Санаторные будни снова потекли своим чередом. До того вечернего часа, когда одному энтузиасту лечебного бега (рысцой!) в беседке, где звучали звонкие строки, послышалось другое звучание. Застыв на месте, медлительный бегун убедился, что так оно и есть — там целовались.

Радиоволны не распространяются столь молниеносно, как подобные вести. Да еще в санатории. На берегу моря.

Женщины прежде всего стали вычислять Ларисин возраст:

— Тридцать! Тридцать два! Тридцать четыре!

Цифры подскакивали, как на аукционе.

— А ему двадцать.

— Ну и ну!.. Мамочка!

— А что? Чуть не вдвое старше. И замужем, наверное.

— Э, нет! Была б замужем, так таилась бы. А эта — на весь мир.

— Сколько же ей все-таки лет?

Любопытство — могучая движущая сила — отныне было сосредоточено на этих двоих. Кое-кто не поленился несколько раз заглянуть в регистратуру. Оказалось, что эту крепость можно взять при помощи коробки конфет. Итак, с абсолютной точностью было установлено, что у Ларисы, слава богу, за плечами тридцать. А ему действительно двадцать. И то еще через три месяца!

А они оба ничего не замечали. Ни света прожекторов, которые ловили их вечерами, ни шепотков. Ни взглядов, разнообразие которых было достойно удивления: любопытные и осуждающие, завистливые и доброжелательные.

Ходили только вдвоем. Не ходили — плыли над землей. Смотрели поверх людских голов куда-то вдаль, на море, на вершины гор, и видели там что-то, другим глазам недоступное.

Неизвестно, почему обитатели санатория, встретив их, невольно замолкали. Лишь теперь, как следует разглядев, все пришли к выводу, что оба удивительно хороши. О чем же, интересно знать, они часами разговаривают? Даже издалека видно — горячо, наперебой.

Спортсмен и на этот счет имел свое мнение. Собственно, не свое, но он и не претендовал на оригинальность.

— Больше десяти минут я еще никогда с женщиной не беседовал. А этот паренек сыплет словами. Но что ей слова?

Что-то в этом роде сказал он и Ларисе. Разумеется, с глазу на глаз. Но теперь, когда она вся светилась, не сочла его достойным даже своего презрения.

Бросила взгляд, исполненный искреннего детского удивления, и воскликнула:

— Мать моя, такой совершенный комплекс мускулов и такая ущербность мозгового аппарата!

— Что-что?..

Но Лариса уже исчезла.

В санаторий прибывали новые люди. Но даже они, впервые увидев Левка, замечали, что с юношей творится что-то странное. Он иной раз хотел сдержать улыбку, но она сама собой вспыхивала, смущенная, счастливая. В его зеленовато-дымчатых, как облачка, глазах можно было просто читать. Там большими буквами было написано, что ему — ему одному! — выпало на долю счастье, какого до сих пор не пришлось изведать ни одному человеку! Люди, вы ничего не знаете! Знаем лишь я и она. Единственная. Лучшая в мире.

А в то же время им владело наивное убеждение, что его и ее сокровенная тайна скрыта за семью замками. Никто ни о чем не догадывается…

Лариса вела себя сдержанно. Однако взгляд, гордый поворот головы, звучание голоса, когда и обыденное слово полно музыки, — все говорило о том, что она не в силах таиться. Да и почему она должна таиться? Левко с ней, она счастлива, что может дарить ему все, чем красен мир.

Как все, они выбегали на утреннюю гимнастику. Как все, трижды в день приходили в столовую, где их ожидали винегрет, борщ, котлеты и жиденький компот. Как все, гуляли по набережной, кормили крикливых чаек. Но все остальные видели обыкновенное небо и хмурое зимнее море, а эти двое переступали с волны на волну, догоняли корабль с голубыми парусами, над которым носились пламенные жар-птицы.

На этом фоне скороспелый роман спортсмена с новоприбывшей молодой женщиной почти не привлек внимания. Высокие, статные, они представляли едва ли не самую заметную пару на всем курорте. Но заинтересованный взгляд, обращенный к ним, сразу же становился равнодушным.

— Имитация! — определил какой-то иронический наблюдатель.

Словцо в тот же день облетело весь санаторий, и стройная, спортивная пара перестала вызывать интерес.

Женщина в цветастом кипела. Даже давление повысилось. Словесного протеста ей было мало. Она призывала к беспощадной борьбе с моральным разложением. Возненавидев спортсмена, разочарованная инертностью общественности, «цветастая» уехала на пять дней раньше срока. На прощание она решительно заявила, что спортсмен просто самозванец. Никакой он не чемпион, а лишь любитель-халтурщик. Левко же вовсе не физик, а обыкновенный лодырь и дармоед. Что касается Ларисы, то «цветастая» тоже раскусила и эту кралю. Не врач, а в лучшем случае фельдшер и к тому же особа весьма подозрительная.

Этой многогранной темы хватило на целый день.

Мужчина в берете уже больше ни с кем не делился своими впечатлениями о ненароком услышанном и увиденном.

А именно ему почему-то случалось больше других видеть и слышать. Может быть, потому, что сидел за соседним столом, что одиноко бродил по безлюдным тропинкам. Иногда он видел Ларису и Левка на довольно далеком расстоянии, но, говорят, есть люди, которые умеют слышать сердцем.

— Как хорошо, что я заболел, — не раз говорил Левко. — Мы тут встретились с тобой.

— Не говори так, — хмурилась Лариса. — Мы все равно встретились бы. Рассказывай дальше.

— Дальше?.. После короткой остановки в Стамбуле — Средиземное море. Слева Африка. Суточная стоянка в Марселе. С утра до вечера бродил по городу. И вот сине-зеленая Атлантика. Сидишь на палубе, дышишь, дышишь… Азорские острова… Помнишь, у Маяковского: «…и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова». Это Маяковский — обо мне.

— Левко! Пятьдесят седьмое предупреждение.

— Не буду. Я отклонился от темы… Так вот, прибываем в Гавану. О Кубе ты, конечно, много слышала, читала. Хемингуэй знал, где надо жить, — рядом должен быть океан. Может быть, именно потому на обратном пути, как молния, сверкнула формула, та самая… Вот, гляди, — Левко схватил бумажную салфетку и быстро-быстро что-то написал. — Гляди!

Лариса засмеялась.

— Что я смыслю в этих иероглифах?

— Все!

— …Правда? Ты был на острове Занзибар?

— Был, Лариса. И знаешь — не очень понравилось. Слишком кричащие краски, слишком знойное солнце. Тогда я поплыл на остров Пасхи. К сожалению, Тура Хейердала там уже не было. Видел все, о чем он пишет. Гигантские статуи, тайные сокровищницы аборигенов. Потом на лайнере индийской компании отправился на Яву. Меня всегда привлекали острова.