Семен Журахович - Шрам на сердце

Осторожно постучав, Голубенко входит и садится напротив, уже усталый. Зачем он все это затеял?

Женщина выжидательно смотрит на него, а он на нее. Как высказать хотя бы часть того, от чего гудит голова?

— Вы, видать, ученый человек… Теперь везде и всюду наука… Без нее ни шагу. Вот хотя бы у нас, на железной дороге. Где старые паровозы? Электротяга, автоматика… Все совершенствуется. Но как бы это, скажите, пожалуйста, приспособить науку к… Ну вот к таким людям. — Голубенко показывает на соседнее купе. — Чтоб, значит… Как это вам объяснить? Чтобы не одно лишь название — люди.

— Понимаю, — женщина поправляет очки, прячет тетрадь. — Большой и сложный вопрос… Он волнует и меня. Вы говорите: наука. Но есть очень важное обстоятельство. Мир расколот. Расколота и наука. Она может быть и носителем добра, и преступником. Она и всевидяща, и слепое орудие. Все зависит от того, кому служит наука. Мы с вами, ясное дело, имеем в виду наше общество и нашу науку. Много полезного приносит она людям. Но есть, как вам известно, еще одна сила. Жажда добра и справедливости. Именно тут возникает очень сложная проблема… Не кажется ли вам, что эти две великие силы — наука и мораль — работают как бы в разных ведомствах и в разные смены? Как их объединить? Как сделать так, чтоб вооружить каждого человека, непременно каждого, не только знаниями, но и стремлением жить творческой, исполненной высокой чести и достоинства жизнью?

— Вы у меня спрашиваете?.. — Голубенко удивленно смотрит на женщину. — Вы же ученый человек! Кто ж, как не вы?..

— Жаль, что мало времени, — сокрушенно качает она головой. — Но через неделю я снова буду ехать этим поездом. И непременно в вашем вагоне. Посоветуемся и, может быть, что-нибудь надумаем. Об этом должен думать каждый. Спасибо вам за вкусный чай, за все заботы.

Голубенко провожает ее взглядом и качает головой. По этому маршруту ходит столько поездов. А что, если ученая женщина сядет в другой поезд? С кем же он закончит разговор?

Времени уже в обрез. Голубенко видит, что не успеет высказать даже часть того, о чем думал ночью.

Не успеет. Так и уйдет, не услышав его слова, пассажир, который все доказывал своим спутникам, что никакой вины за ним нет: он спешил по важному делу, а его остановили посреди дороги — больная женщина, немедленно вези ее в больницу. Но ведь на это есть «скорая помощь»! Каждый должен делать свое дело. Он свое. Врачи и всякие там фельдшера — свое. Он спешил по важным служебным делам. Понимаете? Каждый делает свое дело. Так, скажите на милость, при чем же тут он, если «скорая помощь» опоздала?..

Лицо серое, мятое, растерянный взгляд…

Проходит Голубенко и мимо веселого пассажира, неутомимого рассказчика анекдотов, который, возвращаясь в купе после долгих обедов и долгих ужинов, каждый раз говорил: «Эх, папаша! Неплохо было бы всю жизнь проехать в вагоне-ресторане!»

Осталось последнее купе. С двумя парнишками, которые там ехали, Голубенко уже вчера поговорил немного, хотя нельзя сказать, чтоб разговор был удачный. Подметая купе, он отодвинул какой-то пакет, и оба вспыхнули:

— Как вы можете?! Ногой…

Голубенко насмешливо посмотрел на них:

— А что? Головой?

Тонкий, сероглазый сказал резко:

— Если б вы знали!..

— Молчи! — бросил второй и бережно взял пакет на руки.

Голубенко посмотрел на одного, на другого. Молчали отчужденно, строго.

Школяры. Пятнадцатилетние. Цыплята с пушком на щеках. А гляди ты, какие сердитые! Голубенко вышел из купе улыбаясь.

Но потом то и дело поглядывал на пареньков. О чем-то потихоньку переговаривались или смотрели в окно такими глазами, каких Голубенко у нынешних беззаботных подростков не видел.

Под вечер присел возле них на лавку.

— Далеко едем? — спросил.

Назвали городок. От конечной станции далеконько.

— Туда уже автобусом. Домой на каникулы? Или в гости?

— Нет. Дело у нас…

Отвечал сероглазый. А чернявый только молча глянул исподлобья и уставился в пол. Дело. Голубенко готов был хихикнуть: «И очень важное?» Но что-то заставило его сдержать усмешку.

— Недоброе что-нибудь случилось?

Два взгляда скрестились на нем, поколебались, взвесили:

— Мы следопыты…

— Следопыты?

— Да, красные следопыты. Разве вы не слышали? — Это все сероглазый, а тот молчал. — Нашли остатки самолета, который во время войны упал у нашего села. Летчика, он прыгнул с парашютом, еще тогда полицаи убили. Но никто не знал ни имени, ни откуда он. Могила — и все. А мы нашли среди обломков такую маленькую трубку с крышечкой, на фронте все при себе имели. Там бумажка, едва прочитали имя и откуда. Долго писали, разыскивали… Нашли мать.

— Нашли-таки. Ну молодцы… Может, приедет когда-нибудь, на могилу поглядит.

— Старая. Очень больная.

— Так вы к ней и едете?

— Едем.

— А это подарок старушке? — кивнул головой на пакет.

Мальчики насупились. Снова отчужденно смотрели мимо него. Лишь после долгой паузы более разговорчивый ответил:

— Землю… Землю с могилы везем.

— Горький подарок. А надо…

И вот теперь он снова направлялся в это купе.

— Вот и станция, — сказал Голубенко. — Отсюда доедете на автобусе. Километров сто будет.

Парнишки покивали головами. Знаем, мол.

Голубенко переступил с ноги на ногу.

— Такие дела… Что поделаешь. Хоть грустное, а утешение старухе. Нашлась могила, кто-то за ней присматривает… А сколько похоронено — и ни следа, ни знака… Поплачет старуха, а все ж как-никак утешится.

Более говорливый — теперь, когда они стояли, оказалось, что он на целую голову выше чернявого, — спросил:

— Поплачет?

Голубенко перехватил его испуганный взгляд. И тот, пониже, коренастый, тоже раскрыл глаза, но сразу же потупился.

— Вот тут вам, друзья, впервые выпадет стать солдатами. И слезы будут, и горе великое, а вы держитесь…

Снова по-медвежьи потоптался на месте. Хотел положить им руки на плечи, даже прижать к себе. Эх, ребятки-ребятки…

Махнул рукой, вышел, и уже тогда все, что скопилось в душе, вспыхнуло гневом.

— Чего столпились? — закричал он на «толкачей». — Отойдите. Дайте дорогу людям!

— Чего кричишь? Какая тебе сатана приснилась?

Голубенко дернулся и испуганно поднял голову.

— Стоим?

— Стоим.

— Почему?

— А потому, — смеется Непорожний, — что давно приехали. Ох ты ж и разоспался!.. Ну а теперь я побежал, — подхватил свои «чамайданы» и к двери.

Голубенко порывисто сел.

— Ты мне брось эту мешочную беготню. Гадко смотреть. Тут служба или базар?..

— Какая тебе сатана приснилась? — хохотнул Непорожний — и стремглав из вагона.

Голубенко сидит и качает, как чугуном налитою, головой. Потом выходит в коридор, придирчиво оглядывает одно купе за другим. Это Непорожний так прибрал, неряха. Самого б его веничком, веничком… Там окурок остался, там — бумажка, и пепельницы не все вычистил, лентяй.