Владимир Ерёменко - Поколение

— Только для всех, — смягчившись, отозвался Димка.

— Конечно, для всех, — подхватил тот. — У нас баня может быть даже клубом, где встречаются люди. Если хорошо поставить дело, то можно все организовать.

— Только нужны другие банщики, а не Илико, — заметил Димка.

— Почему? — возразил его собеседник. — Если не сковывать свободу инициативы нашего Илико, он организует все в лучшем виде. Только надо смелее решать. А то у нас Домов культуры и Дворцов всяких понастроили, а они пустуют. Люди туда не идут, потому что там какие-то кружковые и классные занятия проводят. А я не хочу в секцию и кружок. Хочу быть сам по себе. Хочу прогреть кости в парилке, выпить бутылку пива или стакан чая из самовара и сгонять партию в шахматы или в то же домино. — Собеседник посмотрел долгим и испытующим взглядом в глаза Димке, будто решая, стоит ли и дальше доказывать этому юнцу свою правоту, и продолжал: — Но только это я буду делать сам. Без чьей-то подсказки. А если мне захочется чему-то научиться всерьез, то я пойду в секцию за свои деньги и попрошу, чтобы меня учили плавать, играть в волейбол, теннис и другие игры.

Димка удивленно посмотрел на своего собеседника, но в это время из предбанника донесся голос Пахомова:

— Сергей Семенович, Дима! Чай подан.

«Так это ж Сакулин! — догадался Димка. — Он! А я, дурень, наскакиваю на него…» Ему стало не по себе, и он, пробормотав: «Я пойду попарюсь еще немного», направился к парной.

— Ты прямо с простыней и иди, — посоветовал ему Сакулин. — Там она у тебя высохнет, и сидеть на ней удобно. Да и голову прикрой. — И он бросил Димке шляпу, в которой сам входил в парную.

Когда Димка вошел в предбанник, за столом все уже сидели. Илико хлопотал у истекающего паром самовара, разливал в большие синие чашки с золотым ободком пахучий чай. По правую руку от Илико сидел Пахомов, а слева — двое молодых мужчин, которых Димка видел в парилке. Сейчас они не казались ему столь молодыми. Тому, что сидел ближе к Илико, большому, с высокой черной шевелюрой и широким разлетом бровей было, наверное, уже лет под сорок. Его сосед выглядел чуть помоложе.

Речь шла об охоте. Чубатый сказал:

— Это был мой седьмой медведь. Я только крупного зверя считаю. Волка, кабана, изюбря, лося…

Димка сразу возненавидел чубатого. Если он убил семь медведей, сколько же этот тип перевел другого зверья? Димку даже передернуло, и он, не глядя на страшного этого человека, присел на лавку рядом с Пахомовым. Илико пододвинул ему чашку чая. На столе стояло еще чешское пиво, но все пили чай.

По дороге в баню Степан Петрович рассказал, что в этой бане существует свой ритуал. Здесь выпивают первый стакан пива после третьего захода в парилку. А до этого пьют только чай. Димка, обхватив чашку ладонями, склонился над ней и стал блаженно вдыхать аромат свежего напитка. Какая же прелесть этот чай из самовара! Мало что может сравниться с ним. Только надо уметь заваривать чай. Знать секрет. Отец шутил: «Секрет у чая один — не жалей заварки». Вряд ли все так просто. Такой чай может приготовить только знающий в этом деле толк человек.

Димка отпивал крохотными глотками из чашки, и ароматная жидкость истомой разливалась по обезвоженному жаром телу. Через четверть часа он понял из разговора, что чубатый — начальник стойтреста Максименко. Его фамилию Димка не раз слышал и на Ямале. «Максименко не дает», «Максименко срывает». Теперь этот грозный человек сидел перед ним. Другой — главный инженер треста. Димка даже не расслышал его фамилии. Он все время молчал. Говорил только Максименко.

Теперь уже обсуждали, что и как готовят из «дичины». Максименко с удовольствием рассказывал, какие роскошные кушанья можно приготовить из печени.

— Только нужна свежая, — даже застонал он. — От только что убитого…

Наклонившись над столом и словно подсмеиваясь над охотничьим пылом Максименко, Сакулин спросил:

— А тебе приходилось когда-нибудь есть кундюмы?

Тот недоуменно скривил толстые губы.

— А что это за зверь?

— Кундюмы-то? — переспросил Сакулин. — Неужели никогда не ел?

— Нет, — растерянно повел могучими плечами Максименко.

— А хвалишься! Это пельмени с грибами. Еда богов. И сибирских чалдонов.

— Пельмени должны быть с мясом, — парировал Максименко. — А все другое от лукавого. Я, если не поем плотно, то не работник. Как и всякий русский человек.

— Ишь ты! — усмехнулся Сакулин. — А знаешь ли ты, русский человек, что на Руси в разные годы от ста шестнадцати до ста девяноста двух дней в году были постными. Это больше полугода: ни мяса, ни молока православные не ели… А ты, Иван Анисимович, плотно ешь каждый день. — Сакулин покачал своей большой головой, словно стыдил ребенка за шалость.

Разговор легко перескакивал с темы на тему.

Все уже трижды сходили в парную, трижды охлаждали свои перегретые тела в ледяной воде бассейна. И теперь Илико была дана команда открыть бутылки. Максименко и главный инженер жадно выпили по бутылке пива и, расслабившись, закурили. Сакулин и Пахомов продолжали пить чай. Димке предоставили право выбора, и он последовал за строителями, пододвинул к себе чешское пиво.

Теперь разговор вел Пахомов. Он ругал сразу и нефтяников, и газовиков, и строителей за то, что они, «современные Чингисханы», губят природу.

— Извели леса, загадили реки и озера, а теперь добрались до тундры. Ладно, лес можно вырастить. Правда, через сто лет. Реки и озера очистить. Вон американцы чистят свои Великие озера. Тоже работ не меньше, чем на сто лет. А вот что вы будете делать с тундрой, которую превращаете в болота? Ее ведь и за сотни лет не восстановишь. Гусеницы машин срывают с вечной мерзлоты тонкий ковер, и сразу на его месте возникает болото. А тот ковер тысячелетия ткала природа, и неизвестно, сможет ли она когда-нибудь теперь восстановить его.

— Сможет, — лениво отозвался Максименко. — Природа, как и ее высшее творение — человек, вынослива. Мы льем слезы: леса изводит человек. А от пожара их гибнет не меньше. Раньше погибало еще больше, а природа восстанавливала. Придумает природа что-нибудь и для тундры. Знаешь, я вот в охотничьем журнале недавно вычитал такое. Начала исчезать горная куропатка кеклик. И самки кеклика стали откладывать яйца в два гнезда. И самец теперь с самкой высиживает птенцов. Природа — она умная.

— Она-то умная, мы дураки! — сердито отозвался Сакулин.

Пахомов, словно подхлестнутый этой репликой, с таким гневом обрушился на Максименко, будто он один и был виновником всех бед, которые несла НТР природе и человеку.

— Двадцатый век запоганил землю, и нет никаких гарантий, что двадцать первый будет милосерднее. Сейчас ученые говорят, что наиболее реальная угроза для человечества — конфликт между обществом и природой. Один житель США приносит вред биосфере в двадцать пять раз больше, чем житель в Индии.