Владимир Ерёменко - Поколение

От этого поколения начнется отсчет третьей волны цивилизации, которая найдет в себе волю и энергию жить в разумном согласии с природой или окончательно загубит жизнь на Земле. Эти три волны цивилизации Пахомов взял из доморощенной сакулинской модели разумного существования человека. Первая волна была до появления машин, вторая, постмашинная, относится к эпохе развитых машин и третья — когда будет разрешен конфликт человека с природой. Это произойдет, как считал Сакулин, в начале третьего тысячелетия.

Пахомов скептически относился к этим странным умозаключениям Сакулина, они не вписывались ни в какие известные ему теории, но ведь не зря же Сергей Семенович назвал себя «невписавшимся». Степан не соглашался со многим в Сакулине, однако это не мешало ему с уважением относиться к его «примитивным» теориям, которые хоть и странным образом, но все же объясняли запутанный мир.

Пахомов продолжал работать над романом. Правда, иссяк тот запал, с которым он писал в первые дни, но в нем все еще была «энергия полета», и Пахомов очертя голову лез в дебри нехоженых чащоб.

Так он еще не писал. Ему приходили на ум странные словосочетания, такие, как «снежное воспоминание», «агатовый взгляд», «торжествующая боль», и он в восторге замирал перед ними, не понимая, хорошо это или плохо. Пахомов знал, что такие эпитеты к нему еще никогда не являлись, он шел с ними по бездорожью и, когда набредал на знакомые тропинки, вновь сворачивал на непроторенный путь.

Стопка написанных страниц росла. Он не решался перечитывать их, боясь что добытое им в муках золото окажется медью. Пахомов писал, прибавляя в день теперь уже только по нескольку страниц. Работа явно шла на убыль… А он не хотел расставаться с тем удивительным и, пожалуй, еще никогда не пережитым им состоянием восторга от мук, которые высекали необычные слова. От них росла и крепла вера в себя, и он уже был готов крикнуть: «Ай да Пахомов, ай да молодец!»

Степан понимал, что и в писательстве, как и во всякой другой работе человека, есть предел сил, за которым наступают усталость и апатия. Он перечитал последнюю страницу и понял, что надо прекращать работу. Родник вычерпан, пошла мутная вода, и, чтобы дождаться чистой, надо подождать. Он выжат, как губка, и теперь необходимо напитать себя. Чем? Бежать к людям! Другого способа вернуть себя к работе он не знал.

Пахомов испытывал странное и уже знакомое чувство опустошенности. Он почти физически ощущал, что в нем будто освободилась какая-то емкость и ее надо заполнить. Человек, все время отдающий, не должен ощущать в себе пустоту.

Сложив рукопись и сунув ее в ящик стола, Пахомов все еще был там, на своем холодном Севере. Он даже ежился от немилосердной стужи и обжигающего колючего ветра, о, котором только что писал.

Степану вспомнился его приезд на промысел, сразу после того, как произошла та авария. Бригада, которой руководил покойный Савушкин, работала с отрядом ремонтников, доставленным на вертолетах с «материка». Они ликвидировали последствия выброса.

Тогда Пахомов впервые увидел Димку на Севере и для себя твердо решил: «Что бы отныне ни случилось с этим парнем, он на правильной жизненной стезе».

Могучие тракторы растаскивали изуродованные взрывом металлоконструкции буровой. В снежной круговерти метались огни фар, всполохи слепящих огней электросварки, слышался натужной рев дизельных моторов, отчаянные голоса людей и взрывной треск электросварки и автогена.

В этом ночном хаосе Пахомов с трудом разыскал среди сварщиков Димку Бурова. Запрокинув щиток, Димка ошалело смотрел на Степана Петровича и, стараясь пересилить шум надрывающихся моторов, что-то весело кричал Пахомову.

Таким и запомнил его Степан Петрович: большого, в пимах из собачьей шкуры, стоявшего на опрокинутой навзничь ферме, наполовину запорошенной снегом. Широкая брезентовая куртка, натянутая поверх полушубка, щиток на голове и шланг, идущий к режущему металл аппарату, который он держал в руках, придавали Димке вид пришельца из иных миров. Лицо обветренное, в рыжих пятнах, глаза воспаленные, но с веселой искрой в глубине. Димка снял рукавицу и торопливо сунул Степану теплую, жесткую, как брус дерева, руку…

Через полчаса Пахомов и Буров-младший сидели в балке́, где разместилась столовая нефтяников, и Димка, хлебая обжигающе горячий борщ, рассказывал Степану Петровичу, что вот такая «запальная работа» у них уже идет вторую неделю.

— Натворил дел этот Савушкин, — тяжело вздохнул Димка. — Мне через три часа на смену опять. Только три часа и могут ребята выдержать на таком морозе.

Степан Петрович пил горячее молоко с растопленным в нем сливочным маслом и слушал рассказ Димки о том, как «ребята пластаются на этом собачьем холоде круглые сутки».

— А дело двигается медленно, — простуженным голосом говорил Димка. — Приходится перекраивать все то, что тут раньше нагородили.

— Впредь умнее будете… — весело сказал Пахомов, но Димка так полыхнул на него красными, воспаленными глазами, что он отказался от своего шутливого тона.

Продолжали они беседу в спальном балке́. Димка, забравшись в постель, говорил Степану Петровичу:

— Знаете, получил письмо от Риммы. Сдурела девица. Едет сюда… Ну, как же она здесь? — И он развел руками, показывая этим жестом, что сюда никак нельзя ей ехать. А покрасневшие глаза выражали другое: в них были восторг и восхищение ее отчаянным поступком, они будто говорили: «Ее все равно не удержишь, она такая…»

— Конечно, здесь не мед. И не для женщин край, — помолчав, ответил Пахомов. — Но с другой стороны… Пока молодые, пока есть энергия на безоглядные поступки, надо дерзать. Надо дело делать, нарабатывать биографию…

Он посмотрел на притихшего Димку и умолк. Тот лежал с закрытыми глазами, выпростав из-под одеяла большие руки с въевшимися в них маслом и черными точками металла, с отметинами ожогов и ссадин. Это были руки рабочего человека. Пахомов собрался сказать об этом Димке, но увидел, что он спит, и Пахомов неслышно поднялся с неудобной трехногой табуретки и поправил край одеяла, свесившийся с постели.

«Нет, за этого парня теперь могут быть спокойны родители», — подумал Степан Петрович.

Эту встречу в пасти «черной дыры» с Димкой тоже в роман надо бы… Нужно пристальнее посмотреть на молодых в работе.

…Телефон был выключен в последние дни, и Пахомов будто выпал из «яростного и прекрасного мира». «Надо немедленно вписываться, даже ввинчиваться в суету сует», — посмеивался Пахомов над собою и включил сначала телевизор, а потом взялся за телефон.

Кому звонить?

Александру Ивановичу? Рассказать о том, что видел в его Владимирской области? Так он об этом и без него знает. Предложить ему выступить в газете? А согласится ли старик? Лучше к нему поехать. А сейчас надо позвонить Михаилу Бурову. Он теперь рядом… Какое же это счастье, когда есть друг, понимающий тебя, родная душа. В любую минуту можешь снять трубку и сказать: «Я еду к тебе!» или «Приезжай!».