Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

— Конечно, цинтр города — это еще не все. Но мы подумаем насчет размена. Ах, какое мы покидаем место: бассейн, парк, тишина…

Она бойко заговаривала зубы, в душе благодаря Севу Булочку, что он подыскал для нее вполне пригодный вариант обмена.

— Приходите посмотреть нашу квартиру. Чистый озон вокруг, цветники и лес, река и небо — жалко покидать.

Произнося не очень понятное ей слово «озон», Дарья вспомнила, что Ада Евсеевна обещала ей достать по блату заграничный озонатор, и заспешила покинуть несколько растерянных, но гостеприимных хозяев.

Обсудив с бабушкой итоги визита, Наташа вернулась в комнату деда.

— Так что за совет в придачу к моему чемодану?

Старый Роман сидел на тринке пригорюнившись.

— Садись, — сказал он устало. — Я стал сдавать. Не говори об этом бабушке. А меня слушай. Куда ты намерена направиться?

— Искать угол. Если родной дед отказал мне в убежище, то что делать? Буду искать угол у чужих людей за подходящую плату…

Читатель уже догадался, что Леня из своего пошета прекрасно слышал весь разговор.

— Послушай, друг мой, ты знаешь, что факир в переводе с арабского обозначает — бедняк. Жена факира — его бедная подруга. Пожалуйста, не огорчай двух бедняков своими капризами. Что вы там опять не поделили с Ленькой?

— Дед, ты знаешь, как я тебя люблю, но я не интересуюсь твоими профессиональными тайнами. А у меня есть женские тайны…

— М-да! Все женские тайны заметны, как дыра на чулке.

— Мне теперь не до шуток.

— Мне тем более, и все же, что опять за разлад?

— Он развратник! Он ушел на всю ночь. Приплелся под утро пьяный. Провонял всю комнату перегаром. А во сне повторял имя своей любовницы. Это мерзко!

— Назови имя, которое он повторял?

— Аля!

— Понятно. Ты с грехом пополам сдавала английский, по-латыни, помнится, у тебя тройка? О греческом и французском ты не имеешь представления. Больше ты ничего не расслышала в его бормотании?

— Я не подслушивала. Это не в моих правилах. У нас современная семья. Но он, кажется, называл и фамилию: Шардуферова или Шаржафарова…

— Не подслушивала, а расслышала? Понятно. Так вот, Леня заходил ко мне. Он готовится к процессу, где в вещественных доказательствах фигурирует французский журнал.

— При чем здесь французский журнал, моя латынь и татарская фамилия? — произнесла Наташа, нервно подергивая красивым плечом.

— Вот при чем. Когда-то, когда ты зубрила латынь, то вовсе не по пьянке повторяла во сне неподатливые слова. Леньке надо поставить двойку за произношение, а тебе — кол за фантазию. Перевожу слова, которые он бормотал. «А’ля» — по-французски обозначает наподобие, на манер… Шарж д’афер — доверенное лицо или поверенный в делах. Еще в каких грехах ты его уличаешь?

— Он надо или не надо, но бежит к своей мамочке. А та настраивает его против меня.

— Мне стыдно, Наташа! Ты разоблачаешь бабьи, а не женские тайны…

— Нет и нет! Я не потерплю его снисходительности, его руководящего тона и умничания.

— Выпороть бы вас всех троих вместе с бабушкой. Иди возьми такси и, пока Лени нет дома, украдкой верни чемодан на место. Все вы умничаете, но это не повод для развода. Эти руки могут свершить любое чудо с вещами, но с людьми не надо фокусничать. Вещи не могут любить, а людям это дано.

Наташа нервно походила по комнате и встала именно у той афиши, за которой потел, страдал и томился ее супруг.

— Я не могу идти наперекор женскому самолюбию! — сказала она примирительно. — Я все решила и даже на время поделила комнату на две равные половины.

— Чем? Мелом?

— Занавеской!

— Это подходяще. Понянчи за занавеской свое женское самолюбие назло собственному разуму. И потерзай Леньку ревностью. Но не очень. Мужское самолюбие в иную пору хуже женского.

— Ты считаешь, что Леонид должен первым пойти на уступки?

— Я его к этому не буду склонять ради солидарности к мужскому самолюбию. Но я буду на твоей стороне, и он меня поймет. Да, что это за коржик, который так охотно содействует в обмене квартиры?

— А, Булочка? Это страховой агент. Милый парень. Бабушка только оговорилась о том, что нам хотелось бы жить вместе, и он обещал помочь обменять квартиру.

— Вопросов больше нет. Ступай. Кажется, выпороть следует только одну бабушку…

Дальнейшие слова чревовещателя перешли в шепот, шепот перешел в бульканье соловья, соловьиные трели сменились хриплым, добродушным смехом подвыпившего дворника. Вся эта звукомаскировка потребовалась только потому, что в комнату вплывала встревоженная Клавдия Ивановна.

— Рома! Ты видишь, как все удачно складывается? Вполне возможно обменять нашу квартиру и Наташину на одну общую.

«Абут Аилиб промолчал…» — как сказал бы классик нашего века.

Будучи человеком с двойным дном, Сева как-то не задумывался, что существуют иные люди. Его механизм мышления был устроен просто, как песочные часы. Если бы Севу переворачивать, то те же самые мысли струились бы в нем от ног к голове и обратно. Общее их течение направляло старое, как мир, чувство активной зависти.

Разглядывая себя в зеркало, он сожалел, что зря пропадает очаровательная улыбка и роскошный ряд зубов. Он завидовал киноактерам и удивлялся, по какому блату пролез на экран артист Филиппов? К космонавтам он относился подозрительно, считая, что им лихо повезло в их прогулках вокруг планеты. «На карусели прокатиться — и то деньги плати, — думал он, — а этих катают без билета, да еще им же и платят». А вот своему начальнику агент-мыслитель не завидовал. «Пришел мышью, — рассуждал он, — а сидит львом. Знаем мы таких. К тем, кто вскарабкался еще выше его, он и приходит мышью, и уходит мышью. — Карьера как-то не устраивала Севу: долго и нудно топтаться в очереди, ожидая того случая, когда последний становится первым. — Это не для меня».

Думая так, Сева все больше склонялся к мысли, что ему просто должно повезти, и он станет первым без очереди. Как? Это он представлял смутно. В чудеса он не верил, в неразысканные клады тем более и поэтому в поисках благосостояния все приближался к перекрестку, охраняемому карающим мечом закона.

«К слову сказать, — заметит автор, — беда Севы заключалась в том, что его желания вызревали раньше, чем возможности. А жизнь устроена так, что сначала надо вырастить урожай, а потом уж собирать его. Процесс необратим, и тот, кто пытается его переиначить, оказывается зачастую за роковой чертой, где размахивает неприятный меч».

Рассуждая о некоторых якобы несправедливостях бытия, Сева следовал по своему району, перебирая в памяти квартиры, в которых он еще не побывал. На перекрестке его едва не задели новенькие «Жигули». Машина сворачивала по всем правилам, но Сева, вывернувшись из-под сверкающего бампера, погрозил пальцем водителю: «Ошалел, что ли, частник чертов!» Пройдя с полквартала, Сева заметил, что частник развернулся и догоняет его. Сева свернул на аллею, «Жигули» поехали за ним; он вернулся на тротуар, и машина катилась за ним тихонько по тротуару. Сева нырнул в подъезд. «Жигули» остановились.