Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

Когда ты станешь совсем взрослым, я к этому времени тоже чему-нибудь подучусь. Давай хорошо учиться? Говорят, это никогда не поздно. А потом, в каникулы, ты приедешь погостить в наше солнечное Эльдорадо — на Нижнюю Волгу.

Город, в котором ты живешь, прекрасен, но стерлядку там уже не выудишь. Правда, Юрий Долгорукий ловил и нам велел, но теперь она не клюет.

Приезжай на Волгу, я покажу тебе пляжи лучше, чем в Ялте и солнце, как в Сорренто. Ты будешь купаться, загорать, ловить рыбу, а я буду варить раков и напевать:

И я подарю тебе свой самый старый спиннинг — ему уже двадцать лет.

Так уж все совпало: когда я рос, у меня не было папы, а теперь, когда вырос, мне некому подарить спиннинг. А что они — девчонки-то? У Венеры Милосской хоть рук не было, а этим и руки даны на то, чтобы они головы перекрашивали.

К осени звезды падают чаще. Почему? Спросить бы у приятеля, но он спит. Я неуверенно толкнул его в бок:

— Слушай, Середа, почему к осени звезды падают чаще?

Даже в темноте видно, что он открыл только один глаз…

— Отстань.

— Нет, почему?

— Поспевают — и осыпаются, как ягоды. Спи.

Вот он такой, Середа, — поговори с ним…

Когда это было? Это было очень давно? Да и было ли? Было!

Мы тогда ночевали у реки вдвоем: я и он, Тихонов, Сережка Тихонов, которого в школе звали Середа. Родятся на свете люди, как бы излучающие привет и теплоту. Он был таким. Его любили все, а он был совсем обычный мальчишка. Его вызывали к доске, и он вспыхивал. Он не мог лгать — просто не умел. Учитель по румянцу на щеках догадывался: «Тихонов урока не знает» — и спрашивал: «Не учил?» Середа опускал голову. «Садись, — говорил учитель, — хорошо, что не врешь, плохо, что не учишь».

В перемену мы ругали Середу: «Бузу такую не ответил. Шел бы к доске и крутил… Выкрутился бы…» Середа беззащитно улыбался, и, пока мы с гиканьем носились по двору, он читал учебник.

Хлеб тогда давали по карточкам. Нет, это было не в войну — раньше. Однажды Аркашка Фокин потерял карточки. Он сидел на парте и выл. Выл противно, в голос, утирая грязной рукой то один, то другой глаз, а слез не было. Аркашка знал, что слезы будут потом, когда отец задаст ему взбучку. Аркашкиного отца знали. Он был бондарь, высокий, сутулый человек, с тяжелыми руками. Пока Аркашку утешали, Середа решил какую-то задачку. Он что-то делил и умножал, потом заявил на весь класс:

— Тихо, пацаны! Тут с остатком получается по двести семьдесят одному грамму, и еще есть в остатке… — Потом, подумав, добавил: — В день на каждого. Все будут теперь получать хлеб в одной лавке, я сам договорюсь с продавщицей, я ее знаю. А ты, Аркашка, не гунди: перебьемся.

Мы не поняли Сережкиного расчета. Когда он разъяснил, все дружно заорали: «Правильно!» Молчала только Зинка. Ее дразнили, называя Лишенкой.

Потом она тихо сказала:

— Карточку получаю только я, мы живем на нее с мамой.

Середа задумался и объявил:

— Кто не может поделиться с Аркашкой хлебом, поднимите руки, я пересчитаю…

На другое утро в школу пришел Аркашкин отец. Он нашел Середу и, комкая в руках фартук, хмуро сказал:

— Это вы того, ребята… Это, конечно, по-артельному, правильно. Только не надо. Я получаю рабочую пайку.

Аркашка стоял рядом понурив голову и ковырял в парте дырку от сучка. Ковырял до тех пор, пока отец не стеганул его фартуком. Аркашка сейчас же, как заводной, захныкал. Отец стеганул его еще раз и, сказав «цыть», крепко, как равному, пожал Середе руку.

В ту ночь мы ночевали с Середой на берегу Алгазы. Она и теперь жива, эта маленькая речка-жилка, только сильно обсохла. Сережка умел все, он был сыном ловца: мог плести игличкой сеть, умел запрягать лошадь и выкопать в земле печку-двухдымку, умел солить и коптить рыбу, а главное — умел ее ловить. Втайне я завидовал приятелю.

Перед рассветом Середа проснулся и разжег огонь. В то время упала, оставляя мгновенный, неуловимый свет, еще одна звезда. Он проводил ее глазами и задумчиво сказал:

— Вот еще чья-то звезда закатилась…

— Метеорит, — поправил я.

— Все равно звезда, — упрямо повторил Середа, — бабка мне рассказывала, что у каждого есть своя звезда.

— Так это бабушкины сказки.

— Я знаю. А все равно хорошо думать, что у тебя тоже есть звезда. А ты загадал себе звезду?

— На кой она мне?

— Сменяешь на «альчики», — ядовито вставил Середа.

— Есть у меня звезда, — поспешно поправился я, — только не знаю, как она именуется…

— Какая?

— Вон. Посередке.

— Ну и дурак, — Середа усмехнулся. — Выбрал звезду… Это же Полярная.

— Ну и что? Подумаешь, Полярная. Я ее загадал, и все.

— Загадывать надо поскромнее, — вздохнул Середа.

…С тех пор я на всю жизнь остался без звезды. У меня была только одна маленькая звездочка, все годы война она перекочевывала с пилотки на шапку и обратно.

У Середы звезда осталась вечной! Она сияет над братской могилой, где на дощечке среди сорока девяти фамилий есть и его — С. Тихонов.

— Эх, Серега-Середа! Удрал бы ты из-под своей звезды в самовольную отлучку. Съездили бы теперь опять на Алгазу, зажгли бы огонек. При тебе я был бы вечным дневальным, это ты учил меня, как держать в костре постоянный жар… Удери? Нет, ты не удерешь. Я знаю. Ты не из тех, чтобы бросить сорок восемь товарищей…

Последний раз я был на Алгазе с сыном своего приятеля. Его тоже звали Сережка. Он был хороший и ловкий, по рыбалке, паренек, но совсем не похожий на Середу. Воспоминания всегда останутся для людей бесценным кладом, не имеющим товарной стоимости. Мне было очень тяжело думать, вспоминать и сравнивать Середу с Сережкой, особенно ночью, при костре. И я постарался уснуть.

Проснувшись ночью покурить, я выбрался из полога, дымил один. И снова падали звезды, но я был равнодушен. В мои годы человек твердо знает практическую стоимость звезд и их прочность на небосклоне. Но одна из них меня заинтересовала. Она не падала, а летела. Я подумал, что это самолет, но через минуту был уверен, что это не огонек высотного самолета.

Проснулся и Сережа. Я сказал ему:

— Странная звезда.

Он наблюдал за ней несколько секунд и потом заявил очень удивленно:

— Так это же спутник! Спутник Земли! Разве вам еще не приходилось их видеть?

— Приходилось, — ответил я, — приходилось!

Рыбаков не принято спрашивать об успехах. К чему? И так все ясно: осетра под полой не спрячешь и сазанов за пазуху не наложишь, идет себе человек с рыбалки — на плече удочки, за спиной пустой рюкзак… К чему здесь вопросы?