Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

Другое дело охотник. Тот пустым не ходит. Идет, обвешанный утками, как елка игрушками. И норовит всегда пройти центром города, тяжело ступая, и смотрит он выше голов прохожих.

Меня с охотниками судьба сводит частенько, но писать о них я не собираюсь. У них есть свои бытописатели. Еще Антон Павлович говаривал, что охота похожа на буйное помешательство, рыболовы — иное дело. Это смирные, тихо помешанные люди. Они не палят по сторонам, не лезут в камыши, где и кабану не продраться. Сидят себе на берегу, дремлют, вспоминают, как здорово клевало в прошлом году, а вернувшись домой, рассказывают, что у них украли кукан с рыбой.

Когда Владимир Владимирович явился к месту сбора, все ахнули. Нагруженный рюкзаком, ружьем, какой-то похожей на могильный крест скамейкой, обвешанный патронташами, удавками, термосами и другими непонятными причиндалами, он был неотразим в своем величии. И если бы не потная сияющая физиономия, он претендовал бы на то, чтобы стать четвертым на известной картине художника Васнецова «Три богатыря».

Все его охотничьи аксессуары нас не пугали: пусть таскает их на себе по болоту — вольному воля. Но, к ужасу, впереди него, легкомысленно повизгивая, трусила на поводке собачонка неопределенной масти.

Владимир Владимирович — работник искусства. У него уже намечается брюшко, а в голосе сгустились басовые нотки. Но для меня он по-прежнему Вовка. Старая дружба роднит: вместе сбегали с уроков, поровну получали подзатыльники за излишнюю резвость в отрочестве и по-братски делили двойки, полученные в школе. Поэтому я прямолинейно заявил ему:

— Вовка, отведи, пока не поздно, свою шавку домой.

— Сам ты шавка, — обиделся приятель, — знаешь ведь, что это чистопородный драд-хард.

Чистопородный драд-хард тем временем совался ко всем мокрым носом, путался в ногах, бодро брехал на прохожих и вообще вел себя несолидно. После того как драд-хард оставил у моих ног маленькую лужицу, я совсем приуныл.

— Слушай, — обратился ко мне Владимир Владимирович, — почему ты не любишь животных? Собака — друг человека. Поверь, Дина будет караулить нас на ночевке, а на рассвете я пойду натаскивать ее, и мы не будем вам мешать.

«Провались ты, — думал я в сердцах, — хоть к чертовой бабушке, только бы твоя слюнявая подхалимка не визжала рядом».

— А почему у нее хвост обрублен? — наивно спросил наш третий попутчик, Костя.

— Не обрублен, а купирован, — поправил Владимир Владимирович. — Очень редкая порода: нюх, экстерьер! Чудо!

Когда я высказал вслух мысль о том, что эту чистопородную собачку по ошибке купировали не с того конца, Владимир Владимирович вовсе рассердился.

Склонившись к уху Кости, он зашептал:

— Между нами, ну их, этих фельетонистов, критиков и всех рецензентов, они во всем только и видят недостатки…

Критика в мой адрес была прервана милиционером, стоявшим в дверях вокзала:

— Товарищ, куда вы лезете с собакой?

— Позвольте, это не я с собакой, это собака со мной.

— Все равно, вход на вокзал с животными воспрещен!

— Но мне на поезд!

— Товарищ, не загромождайте проход, следуйте прямо на перрон!

— Ребята, возьмите мне билетик, а я с Диной погуляю здесь. В вокзале действительно тесно и пахнет карболовкой, а у Дины нюх, обоняние — это же вредно.

На вопрос, сколько требуется заплатить за провоз собаки, строгая, как железнодорожная инструкция, кассирша ответила:

— Провоз собак разрешен при наличии справки о регистрации, двух фотокарточек и санветсправки.

Я опешил.

— Каких фотокарточек, с хозяина или с собаки?

Через минуту в окошко кассы уже совал голову Владимир Владимирович.

— Уважаемая, здесь недоразумение. У меня отменно породистая собака. Чистое, почти стерильное существо, нам ехать всего два пролета, разрешите один собачий билетик без этой ветсправки?

— Товарищ, инструкция утверждена министерством, давайте справку — и хоть слона везите…

— Но у меня же щеночек, малютка! В следующий раз я сверх инструкции портрет с нее закажу, поезд уходит, сделайте одолжение.

— Не могу, у меня инструкция…

Один из пассажиров посоветовал написать фельетон в «Крокодил», другой рекомендовал войти с ходатайством к начальнику поезда, а молодой парень с дерзкой ухмылкой заявил:

— Привяжи ее к буферу, и нехай бегеть за поездом, не запыхается, коль недалеко.

Советовать принялась вся очередь. Предложения от сочувствующих посыпались одно за другим: ты ее в мешок запихай, вон какой чувал-то за плечами. В багаж ее сдай, малой скоростью… Брось ее либо, еще лучше, сменяй на кружку пива.

Сжалилась над нами проводница. После долгих уговоров она разрешила спрятать собаку в какой-то чуланчик, где хранится уголь для отопления вагона. Общими усилиями мы спрятали Динку, и поезд, лязгнув буферами, тронулся. Но не прошло и трех минут, как Динка начала противно скулить и царапать когтями стенку. Сердце Владимира Владимировича сжалось от рокового предчувствия, он совал собаке хлеб, сахар, пробовал даже задобрить ее колбасой, но собака визжала, как тормозная колодка.

— Заткни ей пасть, — просили мы друга, — сейчас пассажиры взбунтуются от этого колоратурного сопрано, на штраф налетим, закатай ее в плащ и сядь на нее сверху.

К счастью, ехать нам было недолго. И мы скоро выгрузились из вагона под раздраженные реплики в том смысле, что, мол, сами кобели и собак развели. Когда поезд умчался с разъезда, хозяин взял у меня удилище и с наслаждением огрел им Дину по породистой спине.

— Истеричка, что ты меня срамишь? Подумаешь, тварь шелудивая, прикажешь тебя в мягком купе возить?

Мы зашагали по скошенному лугу к маленькой живописной речке Рыче. Встретив копенку сена, решили заночевать и утром продолжать путь.

Пощупав сено, Владимир Владимирович робко спросил:

— А что, коровы едят такое сено?

— Едят!

Копна действительно напоминала моток колючей проволоки. Жесткие, пересохшие будылья лезли в бока.

— Мягче на бороне спать, — ворчал работник искусства, норовя засунуть себе под бок мою телогрейку. Дина тем временем, набегавшись, явилась к костру, уперла из мешка кусок пирога, и, блаженно щурясь на огонь, начала аппетитно чавкать, за что получила от меня оплеуху.

— Собак надо кормить перед охотой досыта, — назидательно заметил я хозяину, — тогда они будут спать спокойно, а не блудить.

Перед рассветом, когда похожая на обсосанный леденец луна спряталась за соседние деревья, я проснулся. Владимир Владимирович спал в обнимку с собакой. Я растолкал его и намекнул, что порядочные охотники в эту пору стоят по пояс в болотной воде и дожидаются, когда им на ружье сядет чирок.

Избавившись от охотника, мы вздохнули полной грудью и пошли к реке. Это было чудесное утро, тихое, теплое, ласковое.