Иосиф Герасимов - Пять дней отдыха. Соловьи

— Замятин? — спросили грубо.

— Я. В чем дело?

— Ни в чем. Меня зовут Храмов.

Генка стоял рядом в коротком светлом плащике и кепке, чуть сбитой набок. Теперь, при свете фонаря, Замятин хорошо мог разглядеть его. Парень был высок, с длинными полусогнутыми руками.

— Я бы мог вас уложить с двух ударов, — сказал он.

— Даже с одного, — ответил Замятин, покусывая папироску. — Если будете целить в живот.

— Почему в живот?

— Ахиллесова пята, Храмов. Но это долго объяснять.

— Хорошо. Идемте!

Генка сунул руки глубоко в карманы плаща и первый шагнул в сторону проезда. Замятин угадал, что надо идти с ним. Если хоть на секунду заколебаться — все можно испортить. В нем не возникло даже и тени страха, а только любопытство. Храмов шел на полшага впереди, все время задевая Замятина рукавом плаща, но не поворачиваясь в его сторону. Так они вышли на угол Шмидтовского. Горел зеленый глазок такси. Наверное, того самого, на котором Замятин приехал с Леной.

Храмов резко открыл дверцу и гаркнул:

— Свободен?!

Водитель вздрогнул, схватился за баранку.

— Все трезвые, — успокоил Храмов и кивнул Замятину. — Садитесь!

Они сели рядом. Замятин не расслышал адреса, который назвал Генка. Ехали недолго, сначала за Белорусский вокзал, а потом переулками. Храмов облокотился о переднее сиденье, глядя вперед, за смотровое стекло, словно боялся пропустить то, что ему нужно. Остановились у нового высокого здания с ярко освещенным подъездом. Генка расплатился.

Вошли в подъезд. Длинный деревянный барьер перегораживал вестибюль. У входа за столом сидела женщина в синем халате.

— Ко мне, — кивнул ей Генка, пропуская вперед Замятина.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Коридор с рядом белых дверей, как в той гостинице, где жил Замятин. Запах кухни и уборной. «Общежитие», — догадался он.

Генка остановился у одной из дверей, вынул из плаща ключ, открыл, щелкнул выключателем и впустил Замятина. У входа в комнату по обе стороны были сделаны фанерные шкафчики, выкрашенные белой краской. Генка распахнул один из них, повесил на вешалку плащ.

— Раздевайтесь, — сказал он насупленно. — Я сейчас к соседям, — и вышел.

Замятин не спеша снял пальто и шляпу, прошел в комнату. Она была узкой, обклеена желтыми обоями. Стояли кровать, тумбочка с настольной лампой. На столе, на полке — коробочки с болтиками, катушками, радиолампами, маленькие тиски и прочий инструмент, несколько книг. Рядом с полкой в темной простой рамке — фотография Лены. Она смотрела с нее весело, немного вскинув кверху голову.

Вошел Генка и, не глядя на Замятина, поставил на стол початую поллитровку водки. Вынул из тумбочки два граненых стакана, колбасу в засаленной бумаге и ломоть хлеба.

— Наливайте сами, сколько хотите. Меня эта гадость все равно не берет.

— Не пью, — ответил Замятин и, тут же подумав, что Генка поймет его неправильно, мягко объяснил: — Врачи запретили.

— Сказали бы раньше, — еще больше насупился Генка. — Не стал бы врываться к этим пьяным одноклеточным. Стащил у них со стола под общий утробный вой.

— Отнесите назад. Они будут довольны.

— Черт с ними, обойдутся! — Он сел на обшарпанный стул, исподлобья, сумрачным взглядом стал рассматривать Замятина. — Я представлял вас другим: с лысиной и животиком.

— Почему?

— Откуда я знаю? Представлял, и все!.. Ну, а теперь, скажите, что я щенок, что у меня молоко на губах не обсохло, что я не знаю жизни — в общем, весь маникюрный набор для чистки коготков у мальчиков. Ну, говорите же! Ей-то говорили!

— У вас богатое воображение, Храмов. Вы лепите образ, как опытный фельетонист. Где вы подцепили такой яркий ассортимент стандартов?

Замятин сел на край кровати, потому что второго стула в Генкиной комнате не было.

— Острите? — Генка наклонил вперед голову, уголки его скул вздулись. — А я не желаю острить.

— Жаль. Это иногда помогает.

— Вам?

— Всем. Не верите, спросите у папы с мамой.

— Я детдомовский. Может быть, поэтому лишен чувства юмора. Когда я спрашивал там: кто они, мои родители, воспитатель объяснял: «Была война». Вы, конечно, забыли об этом.

— Хотел бы, да не получается.

— У таких, как вы, все получается. — Его толстые губы сжались, вытянулись и будто стали деревянными. — Все тишком, тишком. Придут, напакостят и на цыпочках в сторону. Гнусная порода. Сверху праведник, внутри пахотливый жук. Такие-то и растлевают до неверия. Ненавижу.

Замятин знал, что сейчас нельзя отступать ни на шаг. Только вперед и спокойно. Он посмотрел на Генку открыто, даже подался к нему.

— Послушайте, Храмов, вы затащили меня в свою берлогу, чтоб влепить этот плевок? Имейте в виду: я не привык утираться.

— А откуда я знаю, зачем затащил вас! Хотел сначала проверить: струсит или нет. Если бы струсили!

— Вам очень нужен этот бой быков?

— К черту! — воскликнул Генка и вскочил, чуть не опрокинув стул. Замятин не шелохнулся. — А вы что думаете, я должен лобызать вас за то, что вы уводите Лену?

Он пробежался по узкой комнате, сделав несколько неуклюжих шагов.

— Модненького всепрощенца захотели увидеть. Да? Берите, мол, я умненький, я кибернетику знаю. Хватайте мою невесту, а я буду стоять в сторонке и умиляться своим благородством: ах, какой я хороший, разумом обуздал чувства. А фиги с маслом не хотите?.. Вот такой фиги не хотите? Да вы понимаете, что я люблю ее?! Или уж вы это слово забыли?

— А она? — спросил Замятин.

— Что она?

— Вам не приходило на ум: любит ли она вас?

— Идите к чертовой матери!.. А вас-то она любит?

— Любит, — ответил Замятин и поднялся.

Они стояли друг против друга. Лицо Генки перекосилось, брови сломались.

— Жениться ей обещали? — выдохнул он.

— Еще нет.

Что-то нехорошее, чужое, отрешенное скользнуло по Генкиным губам.

— А она, она… сразу на шею кинулась, как… — забормотал он.

— Хватит! — рявкнул Замятин в лицо Генке. — Послушайте, вы… Храмов! До сих пор я видел мужчину. А теперь передо мной — баба! Старая баба!

Генка опал лицом, отвернулся. Он подошел к окну, резко, со звоном растворил его. Потянулся к поллитровке и вдруг с силой выбросил ее в окно. Было слышно, как ударилась бутылка о камни: всплеснув, разлетелись осколки.

Генка стоял, жадно глотая воздух. Замятин закуривал; его самого начала колотить дрожь, и он старался ее унять.

— Вы или отпетая сволочь, — не поворачиваясь, пробубнил Генка, — или честный человек.

— Однако, амплитуда колебания у вас, — усмехнулся Замятин.