Иосиф Герасимов - Пять дней отдыха. Соловьи

— Не ваше дело… А теперь уходите, а то я…

— Ну, ну, спокойно, — ответил Замятин и пошел к фанерному шкафчику. Генка не обернулся.

Замятин старался не спешить. Он надел пальто и шляпу, еще раз оглядел комнату: кровать, стол, полочка, фотография Лены.

— Будь здоров! — сказал он, открывая дверь.

— Послушайте, — хрипло позвал Генка, все еще стоя лицом к окну. — Я не знаю, как все это вырвалось. Я был не в себе…

В голосе его было столько тоски и сдержанной ярости к самому себе, что Замятин невольно приостановился, посмотрел на согнутую спину Генки, и ему стало жаль этого парня.

— Ладно, — сказал он. — Ничего не было, — и закрыл за собой дверь.

Замятин спустился вниз, прошел мимо спящей на стульях дежурной. На электрических часах у выхода было без пяти четыре.

Ночная улица была пустынна и тиха, сонно светили фонари. Замятин пошел наугад, помня лишь, с какой стороны они приехали на такси.

Ему не хотелось думать о только что происшедшем. Но в душе все же осталось что-то, невольно нарушившее тот беспредельно чистый, радостный мир, который был в нем самом и вокруг весь день. А он жадно желал сохранить его в той первозданной свежести, в какой он возник, как зеленую лужайку, залитую солнцем. Было обидно, что он дал ступить на нее, примять хоть крохотную частицу стеблей. Он знал, что они могут выпрямиться и все будет опять таким, как было. Но с некоторых пор Замятин стал дорожить каждой минутой радости.

Незадолго до отъезда из Ленинграда, когда он одиноко бродил вечерами по его улицам, чтоб не сидеть у себя в квартирке, он увидел у решетки Летнего сада, как парень держал за руки девушку. Она была вся в ожидании и с нескрываемой мольбой смотрела на парня. И видно было, что он уже решился и сейчас скажет то, чего она так ждет. Замятин понял это отчетливо и сам затаил дыхание. В то время, когда парень, вздохнув, совсем набрался храбрости, подошел пижон в берете и хлопнул его по плечу. «Закурить не найдется, приятель?» У девушки чуть не брызнули слезы. А парень, отпустив ее, долго и неуклюже доставал пачку, ждал, пока пижон прикурит и с ленивой усталостью ответит: «Спасибо, выручил». Замятин догадался, как нелегко будет парню снова решиться и сказать девушке то, чего она так ждет. Ему стало обидно. Он догнал пижона: «Зачем вы украли у людей минуту?» — спросил Замятин. «Что?» — не понял пижон и выпустил ему в лицо струйку дыма. Замятин размахнулся и выбил из его рук папиросу. «Пошляк, — сказал он. — Самовлюбленный идиот». — «Псих», — ответил пижон и улизнул.

Замятин вышел к Белорусскому вокзалу. Зеленые стены были залиты электрическим светом, окна желтели. На площади выстроился длинный ряд такси. Водители дремали, сидя за рулем. Замятин посмотрел на них и пошел пешком в сторону Красной Пресни.

Он пересек Шмидтовский проезд, когда стало совсем светло, хотя горели еще фонари, сразу побледневшие от бессонной ночи. В колодце Лениного двора держался серый сумрак, синея по углам, но небо вверху стало совсем белым. Береза дремала, свесив ветви. Замятин отыскал окно Лены. Оно было глухо черно. Он представил, как она спит, как рассыпались ее светлые волосы, как уткнулся в подушку остренький подбородок, и то нежно-бережливое, радостное, что пробуждалось в нем, когда он видел Лену, возникло вновь.

— С добрым утром, — тихо сказал он.

Огромный вестибюль, облицованный белым мрамором, напоминал перекресток переходов в метрополитене. Люди с папками, портфелями, рулонами бумаги пересекали его, торопясь со всех концов, вверх тянулись открытые лифты, и было видно, словно на замедленной киноленте, нетерпеливых пассажиров в кабинах. Этот людской муравейник жил своей кажущейся стороннему загадочной жизнью. Замятин остановился возле указателя. На нем был такой огромный список учреждений, что нелегко было разобраться в этой путанице этажей и комнат. «Этих организаций вполне бы хватило на любой областной центр». Он подошел к телефону и позвонил.

— Ты сейчас к Светику? — спросила Зина. Еще с военных лет так называла она мать Замятина. — Я очень хочу тебя видеть. Поднимайся на восьмой этаж. Я выйду в коридор…

Она ждала его у выхода из лифта, в синей сатиновой курточке с заплатами накладных карманов, с белым отложным воротничком. В этой рабочей одежде Зина была еще стройней и подтянутей.

— Идем сюда, — позвала она его и впустила в комнату, где стояли на подставках, сияя белизной, макеты самых невероятных зданий. Сказочный легкий город, будто сотканный из облаков, невесомо парил в воздухе, просвеченный дымным солнечным лучом, падающим из окна. — Наш паноптикум. Несостоявшиеся, полусостоявшиеся и ждущие признания через века проекты. Мы сюда прибегаем посплетничать. Садись вот здесь, у окна, и будем разговаривать.

Замятин сел в низкое креслице. В очках Зины колыхались переплеты окна и падали дома.

— Наверное, эта женщина действительно хороша, раз ты возвращаешься только к утру, — лукаво сказала Зина. — Оставь мне ее адрес.

— Зачем?

— А вдруг я захочу с ней познакомиться.

Замятин представил их сидящими рядом: Зина и Лена. Пожалуй, они бы смогли подружиться.

— Ты получишь ее адрес, — засмеялся он.

В очках весело рухнули дома и мелькнуло небо. Зине ничего не стоит завалиться как-нибудь вечером к Лене. Он знал, что она научилась у матери придумывать тайны. Впрочем, она многому у нее научилась. Недаром же Зина выбрала ее специальность.

— Чем ты сейчас занимаешься?

— Разве я тебе не говорила? Делаем завод. Совершенно отличный. Стекло и бетон.

— Он не попадет в ваш паноптикум?

— Нет, его уже приняли… Светика расцелуешь за меня. Представляю, как она будет рада. Ты ей не сообщал?

— Нет.

— Умница!

— Сними эти очки. А то я вместо тебя вижу урбанистский пейзаж.

— Без очков я старая, Сережа, — робко улыбнулась она, но все-таки послушно сняла очки. Глаза ее, прячущиеся в теневых провалах и окаймленные длинными серыми ресницами, были немного грустными. Нет, она не очень постарела, просто на лицо ее легла серенькая паутинка усталости. Он знал, отчего она так устала, и чувствовал, что она сама хотела говорить об этом, по, видимо, не решалась начать первой. Поэтому он подался к ней и спросил мягко:

— Что с Павлом, Зинок?

Она прикусила дужку очков и ответила с неестественным спокойствием:

— Ты же видел… Его нет. Я уже к этому привыкла, Сережа.

— Разве ты умеешь привыкать?

— Ты забыл, что мне тридцать шесть. В таком возрасте ко всему привыкаешь.

На большом ее лбу сбежались мелкой гармошкой морщинки. «Да, она начала седеть», — опять подумал Замятин, глядя, как отливают рыжеватым ее подкрашенные волосы.

— Что произошло, Зинок? — тихо спросил он.