Анатолий Петухов - Люди суземья

— В каком классе?

— Десять кончила. Нюрка сказывала, нонче осенью на работу заступать будет... Хорошая девка!

— А куда они пошли? Купаться?

— На лодке плавать. Он кажный вечер катается. Хочь ветрено, хочь дождь — разденется и катается. Удалой парень! А ежели сестреница слободная, они вместях ходят...

Герман смотрел, как Петр и Катя подошли к лодке, столкнули ее с берега и уселись: он за весла, она на корму. Греб он размеренно и сильно. Весла, отражая закатное солнце, то вспыхивали огненными крылышками, то гасли, погружаясь в воду.

Странная улыбка блуждала по лицу Германа. Ему казалось нелепостью — кататься девчонке с братом, и он уже видел себя в лодке гребцом, и на душе от этого становилось томно и сладко.

Дощаник маячил на озере не менее часа. Герман видел, что Петр купался. Пока он плавал, сестра его сидела за веслами, изредка подгребая, и лодка стояла недвижимо, будто вмерзшая. Когда дощаник направился к домашнему берегу, Герман вышел на крыльцо и с равнодушно-скучающим видом уселся на верхнюю ступеньку.

Савельевич по-прежнему возился со своими сетями. Глянув на внука, он сказал:

— Все маешься?.. Погоди, вот починю сетку, и будете вы с батьком рыбицу ловить. Ушицу из свеженькой рыбки страсть люблю!

— Свежая рыба — вещь! — согласился Герман. — Но я бы сейчас и лососевого балычка с удовольствием поел.

— Барычок-то у нас не водится. Хоть бы окунишек да плотиц половить...

Герману стало весело.

— Неужели балычок не водится? А я думал, в вашем озере и заливная осетрина есть!

Старик не понял шутку.

— Не-ет, — серьезно ответил он, — сетрины тоже нету. Даже не слыхал этакой рыбины. Она, поди, в морях...

Лодка пристала к берегу. Черная лодка, синее озеро — и белое платье. Красиво!.. А дед, не замечая, что внимание внука отвлечено, продолжал:

— Другие, верно, любят морскую рыбу, а по-моему, дак наша озерная рыбица — самолучшая! Из окуньев-то — а они ведь здоровые бывают, которые и с лапоть! — ох и добра уха... А щука жареная, особо мелконькая — м-мых! — он потряс бородой и повернул к внуку посветлевшее лицо. — А сушеную салаку не пробовал?

— Нет.

— Ну-у!.. Да в ей и косточек-то не найдешь! Сама в роте тает...

Поравнявшись с домом Тимошкиных, Петр направился к Герману, а Катя пошла дальше, к своей избе.

«Даже не взглянула!» — отметил Герман и спустился с крыльца.

Знакомясь, Петр сильно давнул руку и улыбнулся так, будто невзначай встретил старого приятеля. Был он выше и плечистее Германа, черты лица грубее: нос крупный, глаза расставлены широко, надбровные дуги бугристы, чисто бритый подбородок тяжел. Но это лицо, которое отнюдь нельзя было назвать красивым, оставляло неожиданно приятное впечатление. В нем сочетались черты мужественности и добродушия, особенно заметного в открытом взгляде светло-серых, с голубизной, глаз.

— Загораем?

— А что делать? — Герман пожал плечами. — Тишина, покой.

— Да, у нас тихо... Непривычно после города?

— В общем-то — ничего.

— Ты, Петька, почто нашего парня стороной обегаешь? — неожиданно обрушился на Маркелова дед Кирик. — В гости не пришел, дак хоть бы на лодке кататься позвал.

Петр смутился.

— Извини, дедо, не догадался!.. — и Герману: — А в другой раз — пожалуйста, в компанию, без церемоний. Я ведь каждый вечер плаваю. Это у меня тренировка.

— Увлекаешься греблей?

— Нет. Я пловец. Но и греблю тоже люблю... Между прочим, если, конечно, желаешь, мы можем утречком махнуть на рыбалку. С дорожками.

— С удовольствием! — ответил Герман, хотя не имел ни малейшего понятия, что это за «дорожки» и как ими ловят рыбу.

— Вот и договорились. Я зайду за тобой.

Когда Петр ушел, дед сказал:

— Я ведь на него нарочно шумнул. А парень он ходовый, нам со старухой много пособляет. И работящий. В батьку.

...Утро было прохладное. Плотный туман росой оседал на одежду, мелкой пылью струился над лодкой, которая, казалось, не плывет — летит над черной бездной.

Герман поежился: как в океане, даже берегов не видно!..

Он сидел на корме притихший. Все для него было непривычно и ново в этом зыбком неземном мире, в котором, кажется, никого и ничего нет, кроме их двоих да черной, странно оснащенной лодки.

Два можжевеловых прута с колокольчиками на вершинках торчали по бортам мачтами-коротышками, лесы дорожек пятидесятиметровыми антеннами тянулись от этих мачт в холодную загадочную глубь рыбьего царства, и где-то там, сзади, почти у дна, стремительно скользили блесны. Все представлялось: вот-вот какая-нибудь большая рыба, привлеченная блеском полированного металла, ринется вдогонку или наперерез блесне и схватит ее зубастой пастью. И тогда враз натянется антенна-леса, вздрогнет мачта-коротышка, звякнет колокольчик — не зевай, рыбак!..

— Люблю с дорожками плавать! — говорил Петр. — Особенно, когда берет крупная щука. Ох и поволнуешься, пока ее выводишь! Как мой дедушка говорит, поседеть можно, пока до лодки дотащишь.

По оживленному с неистребимой улыбкой лицу Петра было видно, что рыбалка доставляет ему большую радость. И греб он с каким-то особенным наслаждением, играючи, весла погружались в воду без всплеска и так же неслышно взмывали вверх.

— А что, щуки очень крупные бывают? — спросил Герман.

— Не знаю. В книгах есть упоминания о щуках до шести метров длиной и чуть ли не в полтора центнера весом. Но я в это, конечно, не верю: еще никто таких щук не видал. А в наших краях самая большая щука была достана в Сарь-ярь лесником Кагачевым. Двадцать четыре кэгэ!

— Ничего себе!.. — покачал головой Герман.

— А на этом озере рекорд пока держит мой дедушка. Его щука была на семнадцать килограммов.

— Тоже большая.

— Не большая — огромная! Ты бы на нее посмотрел — крокодил, а не щука. Дедушка вытаскивал ее на дорожку полчаса. Тащит, тащит, а она как рванет вглубь или в сторону, так почти всю леску обратно и возьмет — крепко-то держать нельзя, иначе оборвется! Он ее снова тащит... И все-таки взял в лодку.

На левом борту дзинькнул колокольчик. Герман вздрогнул, схватился рукой за леску, осторожно потянул. — Тащи, тащи! Окунишка попался. Саженками, на полный мах выбирай.

Герман торопливо и неловко заработал руками. Желтобрюхий окунь, резко выдернутый из воды, ударился о борт и, сбитый с крючка, плюхнулся в озеро.

— Ой!.. — вскрикнул Герман и растерянно глянул на Петра.

— Бывает!.. — ничуть не огорчился тот. — Невелик и был, пускай подрастет. А в другой раз аккуратнее, плавно поднимай.

Леса опять стала уходить в темную воду. Глядя на белые руки Германа, на его длинные и тонкие пальцы, Петр спросил:

— Ты в каком институте?

— Я?.. Еще не решил... Нынче школу кончил. Хочу годик отдохнуть.

— Роскошно! — то ли позавидовал, то ли не одобрил Петр. — Только поступать труднее будет, многое забудется... Конечно, за год можно и подготовиться.