Анатолий Петухов - Люди суземья

— Да, ничего не скажешь, трудное было время, очень трудное, — покачал головой Василий Кирикович. — Но все-таки вернемся к началу нашего разговора. Я понял так, что слить здешние деревни в одну, как в Сарге, было нецелесообразно — нет хорошей земли. И что же? Тогда колхозники решили переселиться? Так, что ли?

— Надо ли, Васенька, старое ворошить? — осторожно вмешалась Акулина, которой не хотелось вспоминать за праздничным столом то полное тревог и отчаяния время.

— Надо, мама. Это же очень интересно! — возразил Василий Кирикович и вновь обратился к Маркелову: — Верно я тебя понял?

— Не совсем. Стягивать здешние деревни в одну никто и не собирался. Нас просто хотели объединить в один колхоз. Хозяйство получилось бы на полрайона, из конца в конец километров на тридцать. А какой толк? В Сарь-ярь — за пятнадцать-то километров — только летом попасть можно и то на лодке, в Хаб-ярь — только зимой, когда болота промерзнут... Мы, конечно, от такого объединения отказались и стали просить районные власти, чтобы нам разрешили переселиться на новые места.

Василий Кирикович вскинул голову.

— Даже так?!. Значит, инициатива переселения исходила от самих колхозников? И чем же вы мотивировали свое желание переселиться? Ведь нужно было как-то объяснить, обосновать.

— А чего доказывать? И так всем всё было понятно. Полянки наши — сплошной камень. Технику применить невозможно. На пахоте — конный плуг, посев — из лукошка, хлеб убирали серпом да косой. А в других местах, в том же Хийм-ярь, хорошие земли запускались, трактора простаивали, потому что не хватало рабочих рук.

— Но откуда вы узнали про Хийм-ярь? — любопытствовал Василий Кирикович. — И вообще, это же чрезвычайно сложное дело — организовать переселение целых деревень.

«Нашел тему для разговора!» — тоскливо подумал Герман, которого меньше всего интересовало, когда и как произошло в этих краях переселение.

— Узнали просто. Земля, говорят, слухом полнится. Кроме того, на общем собрании ходоков выбрали — толковых хозяйственных людей, выделили им денег из колхозной кассы и отправили в командировку подыскивать подходящее место...

Герман не выдержал, поднялся из-за стола.

— Ты что, Гера? — встревоженно спросил отец.

— Схожу на улицу, проветрюсь. А то здесь душно.

— Да, да, конечно. Сходи, подыши деревенским воздухом, — и Маркелову: — Рассказывай, Иван Дмитрич, как же дальше развертывались события?..

Герман вышел на крыльцо.

Догорала вечерняя заря за лесом. В небе густой россыпью светились звезды. Под горой, теряясь в мрачной, седой от тумана дали, простиралось озеро. Чужое. Таинственное. С непонятным и странным названием — Ким-ярь.

Напрямик, без тропки, Герман спустился на берег. Под ногами заскрипела галька. Остановился и долго смотрел в туманную даль. Потом представил на мгновение, что вокруг на много, много километров нет ни души, нет никого, кроме диких зверей в дебрях лесов, и ему стало одиноко и неприютно под этим небом. Он закурил и побрел вдоль берега.

«А наши сейчас где-нибудь в ресторанчике, — вспомнил он о своих друзьях. — Коньячок тянут. И Розка, конечно, с Владиком...»

Он настолько живо увидел свою любовь, будто она была вот тут, перед ним — стройная и легкая, как балерина, на тонкой белой шее тяжелые бусы из граненого горного хрусталя, кокетливый, всегда чуть насмешливый взгляд больших голубых глаз, и губы — красивые, чуть подкрашенные, так любившие целоваться... А рядом — Владик. Он, конечно, не упустит момент поволочиться за Розалией. Этот самовлюбленный удачник, привыкший сорить деньгами направо и налево, на удивление легко умеет завлекать и опутывать девчонок, а потом с не меньшей легкостью порывать с ними. Впрочем, Розалию опутывать нечего. Сама подмазывается к тому, у кого денег побольше... Невольно подумалось, что в далеком городе сейчас никто не помнит о нем, никто по нему не скучает, никто не томится оттого, что он уехал. Понимать это было очень невесело.

А в прибрежных кустах свистели, щебетали и сыпали дробь соловьи. Герман брел по берегу, вслушиваясь в пение птиц, — он не знал, что это поют именно соловьи, ведь никогда прежде не слыхал их — и чувствовал, как сердце понемногу успокаивается и душу наполняет тихая грусть. Так он шел долго, очень долго. В голове даже мелькнула нелепая мысль — не заблудиться бы! Но тут же он посмеялся над собой: ведь если идти берегом назад, то никуда, кроме Лахты, не придешь!

Неожиданно из-под ног с хлопаньем крыльев и надрывным криком шарахнулась в озеро дикая утка с выводком. В первое мгновение Герман оторопел, но быстро сообразил, в чем дело, однако дальше не пошел и повернул к деревне.

Когда поднимался от озера, в доме стариков грянула песня. Герман усмехнулся: похоже, деловая часть закончилась!..

Песня с незнакомым мотивом, видимо, вепсская, лилась в открытые окна дома просторно, напористо. В ней отчетливо слышался сочный женский голос. Он как бы вбирал в себя остальные голоса, не заглушая их, но и не позволяя вырываться. Если же кто-то выбивался из стройного напева, этот голос начинал звучать сильнее и незаметно выравнивал песню.

«А ведь неплохо поют!» — отметил Герман и уселся на крылечке.

На траве еще лежала роса, хотя солнце стояло уже высоко и успело нагреть воздух. Трещали кузнечики; в маркеловском огороде громко ссорились молодые скворцы; с берега доносились печально-звонкие вскрики чаек. Василий Кирикович шагал по улице, вслушиваясь в эти звуки, и задумчиво смотрел на пустые дома. Он силился вспомнить, кто именно жил в том или ином доме, и удивлялся, что память не сохранила такие детали. Впрочем, ничего странного в том не было: с тех пор, как он покинул Лахту, прошло сорок лет. Да, да, полных сорок лет. Ведь если говорить по справедливости, то годом отъезда надо считать год поступления в Чудринское педучилище, а это было еще до коллективизации. Верно, на летние каникулы он приезжал домой и потом, когда работал учителем, свой отпуск тоже проводил в Лахте. Но отпуск — не постоянное жительство: иные интересы, иные заботы.

За деревней Василий Кирикович остановился и долго оглядывал окрестность. На бывших полях, по косогорам, куда ни глянь, всюду стояли уже поблекшие стога сена — работа Маркеловых, а дальше зеленым полукружьем возвышался густой лес. Прежде, помнилось, лес был ниже, прозрачнее, и стоял он намного дальше. К нему через поля тянулись от деревни торные тропы и дороги — на дальние покосы, на болота, к лесным озерам. По этим дорогам возили дрова, по ним же можно было попасть в залесные деревеньки.

По мягкой отаве Василий Кирикович пересек поле и направился вдоль опушки в надежде отыскать хоть какую-нибудь тропу. Но сколько он ни шел, глаз нигде не заметил следов былых дорог и тропинок.