Анатолий Петухов - Люди суземья

— Не поглянулось Василью дома, — тоскливо сказал Савельевич, окидывая избу растерянным взглядом.

— Не поглянулось, — вздохнула Акулина.

— Что-то надо делать...

— Пол-то я вымою. И самовар почищу.

— Чего — пол? Пока спят, всю избу перемыть надо, печку обмазать и выбелить, занавески на окна повесить.

— Все-то не успеть. Буде Люську у Нюрки попросить.

— Во! Беги, пока они на покос не ушли. Растолкуй Нюрке — поймет. На вечер позови, не забудь. Да посуды-то спроси.

— Может, посуды-то заказать? Люська поедет в Саргу — привезет. Стаканов да тарелок каких...

— Закажи, — зрячий глаз Савельевича вдруг заблестел. — И пусть-ко материи купят. Мне на рубаху да штаны и тебе на сарафан да платье. Нюрка с Катькой сошьют.

— Думала уж я, да ведь времени шить у них нету.

— Не сейчас — потом сошьют. И потихоньку, чтобы Василий не знал, а то... неловко.

Акулина прошла за печку, покопалась в сундуке и достала жестяную банку из-под чаю, в которой хранились стариковские сбережения.

— Сколь денег-то дать? — спросила она. — Материи ведь и на исподнее надо, и на простыни...

— Дай сотню, дак Нюрка сама распорядится. Она знает, чего нам надо. С Иванком потолкуй. Может, барашка заколет? Молока и масла спроси... Иванко дорого не возьмет, а чтобы питанье хорошее было!

Акулина собралась уже уходить, но в это время дверь отворилась и в избу, согнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, вошел Иван Маркелов, крупный ширококостный мужик с коричневым от загара скуластым лицом. Он не видел, как к дому Тимошкиных подъезжала подвода, а саргинскому парнишке, который занес почту, не поверил, что приехали сын и внук Кирика Савельевича. Однако при первом взгляде на лица стариков понял: парнишка сказал правду. Широко улыбаясь, он шагнул к Савельевичу и долго тряс в своей лапе его сухую руку.

— Вот и ладно!.. Вот и дождались!.. — с радостным облегчением говорил Иван.

— Ты бы чуток пораньше! — огорченно воскликнул старик. — Ведь только что спать в сарае легли. А может, позвать? Может, еще не уснули?

— Не, не. Мы на работу срядились, и они с дороги пускай отдыхают. Лучше скажите, чего пособить надо.

— Спасибо, Иванко! — прочувственно сказал Савельевич. — Сам знаешь, ничего у нас нету...

— Нету — будет, — и обернулся к Акулине. — Пойдем, Матвеевна. В таком деле без Нюрки не обойтись.

— Погоди! — Савельевич схватил Ивана за рукав. — Вы уж сегодня долго-то не работайте. В гости ждать будем!

— Добро!

Иван и Акулина ушли.

Маркеловы были давнишними соседями Тимошкиных. Всю жизнь они прожили в дружном согласии, и только однажды получилась между ними размолвка. Было это двенадцать лет назад, когда Иван Маркелов, в послевоенные годы бессменный лахтинский бригадир, первым высказал мысль о переселении колхозников на новые места. Для ким-ярских стариков, в том числе и для Тимошкиных, такое предложение было громом средь ясного неба. Оказавшись на общем колхозном собрании в меньшинстве, старики обвинили Ивана во всех смертных грехах. Говорили, что он будто бы таким способом хочет сбежать из колхоза, что по его вине люди разорятся и останутся без крыши над головой, а земля, обжитая дедами, пропадет без всякой пользы. Предрекали, что ничего, кроме великого горя, переселение не принесет людям и потом они сами проклянут не только Ивана, но и тот день и час, когда послушались его и согласились на такое неслыханное разорение родной земли.

Когда началось переселение, со всех концов потянулись в Ким-ярь те, что уже давно жили в городах и рабочих поселках и приезжали к своим отцам и матерям лишь летом, в гости. Теперь они увозили стариков с собой, навсегда прощаясь с землей детства.

Заметались, не зная, как быть, Кирик и Акулина Тимошкины. Они тоже ждали Василия, но не дождались: знать, не дошла до сыновьего сердца тревога отца-матери.

— Тебе что? — с горьким укором говорил тогда Ивану Кирик Савельевич. — Тебе хоть в сузёмной болотине место отведи — не пропадешь: сам в силе, женка здоровая, батько еще работать может, и ребятенки растут. А мы куда денемся? Нам-то как жить? Остатнее хозяйство нарушить, хоромину бросить и в Хийм-ярь, как головой в омут? А ежели работать силушки нету?

— С вас никто работу не спрашивает, — хмуро ответил Иван. — И под открытым небом не останетесь. Огород тоже будет. А если боитесь в Хийм-ярь ехать, поезжайте к своему Ваське. Других-то стариков сыновья да дочки к себе забирают.

— Других забирают, а ежели Василий не приехал? Да и до нас ли ему? Он на большой службе, на письмо и то времени нету.

— Совести нету!

— Бог тебе судья, Иванко! — заплакал старик. — Останемся одни, и наше горюшко на твоей совести.

Однако Кирик и Акулина остаться в Лахте не рискнули. Они уложили все свое имущество в сундук и стали терпеливо ждать очереди на переезд. Уехать они решили в числе последних в тайной надежде, что, может быть, за эти оставшиеся до отъезда недели сын все-таки приедет.

Но по мере того, как одна за другой пустели ким-ярские деревни, молва доносила до Тимошкиных вести о том, что еще кто-то из стариков отказался от переезда, еще кто-то надеется на приезд то ли дочери, то ли сына. И чем дальше, тем больше было таких вестей.

— А что, матка, — не выдержал Кирик, — раз другие остаются, чего мы станем зорить свое хозяйство? Давай, тоже останемся. Не одни будем. В людях хорошо, а дома — лучше! Дома и стены пособляют жить.

Акулина не возражала.

В хмурый ноябрьский день, уже по санному пути, пришли трактора за последними переселенцами. С этими тракторами приехал и Иван Маркелов, уезжавший смотреть новое место. К той поре семья Маркеловых уже полностью подготовилась к переезду, осталось только забить окна дома деревянными щитами, которые старательно сколотил из струганых досок Митрий Маркелов.

И вдруг Иван объявил семье:

— Развязывайте узлы, наводите в избе порядок. Мы останемся здесь.

Кирик Савельевич, узнав о таком обороте, прибежал к Ивану с покаянием.

— Не серчай, ради Христа, не таи обиду за те слова, которые я тебе по глупости говорил! — взмолился старик. — Соседями были — соседями останемся.

— Брось, Савельевич, — вздохнул Иван. — Какая может быть обида? Вы и так обиженные.

Первые три года Маркелов и Тимошкины жили одним хозяйством. Кирик помогал Митрию и Ивану пасти телят, которых стали пригонять на откорм из Хийм-ярь, Акулина ходила на сенокос. Но доля стариков Тимошкиных в совместном труде быстро таяла: силы иссякали. На четвертый год Савельевич сказал Ивану:

— Я больше так не могу. Мы ведь твой хлеб едим. И корова вашим сеном сыта.

Тогда Иван согнал корову Тимошкиных в Саргу и продал. Старикам отдал все деньги.

С тех пор соседи жили каждый своим домом. Но Иван по-прежнему вёснами пахал Тимошкиным огород, за «спасибо» обеспечивал их дровами и рыбой. Когда Маркеловы ездили в Саргу, они безотказно привозили старикам из магазина все, что те заказывали. Но жизнь для Кирика и Акулины год от года все более теряла смысл, заказы их становились все скромнее и скромнее. Наконец, лишившись надежды когда-нибудь свидеться с сыном, Тимошкины махнули на все рукой. Они быстро одряхлели и стали жить, как говорится, одним днем, безразличные и равнодушные ко всему на свете.