Анатолий Петухов - Люди суземья

— А чего тут плыть? Я через все озеро плавала, — ответила Катя. — Правда, не одна, а с Петькой и Мишкой. Одной как-то... страшно.

— Здорово!.. — искренне восхитился Герман.

— Мы же на воде выросли.

Странное дело, пока они были в лодке втроем, Герман чувствовал себя совершенно свободно. Он мог шутить и болтать сколько угодно, а теперь, когда оказался наедине с Катей, эта легкость вдруг пропала, и он не знал, что говорить и как себя держать. Сильно сковывало и то, что он замечал: Катя избегает встречаться с ним взглядом, будто знает о нем что-то нехорошее, неприличное. Помолчав, Герман спросил:

— Вот вы целыми днями на сенокосе. Разве не надоедает?

— Это наша работа, — бесцветно отозвалась она.

— Да. Но такое однообразие!

— По-моему, наоборот, — она пожала плечами.

— Но все равно — тяжело!

— Я и не говорю, что легко. Мы привыкли, — она встала, сложила ладони рупором и крикнула брату: — Время-а-а!..

И тотчас на этот крик отозвалось эхо сначала на одном, потом на других берегах; и долго еще звонкий девичий голос носился над тихим озером.

— Вы сколько еще сенокосничать будете? — спросил Герман, когда эхо смолкло.

— Не знаю. Неделю-то покосим. Какая погода будет…

— А потом?

— Потом другие дела будут, — Катя впервые за все время, пока плавал Петр, быстро взглянула на Германа.

— Какие именно?

— Разные.

Разговор явно не клеился.

— Тебе, наверно, надоели мои глупые вопросы? — Герман грустно улыбнулся.

— Почему — глупые?

— Мне так кажется.

— Значит, надо задавать умные, — с легким лукавством ответила она.

— А если на умные ума не хватает? — быстро спросил Герман, настраиваясь на шутливый тон.

— Надо ума накопить, — столь же быстро парировала она.

— А если это долго и ждать не хочется?

— Можно взаймы взять.

— У кого?

— У кого ума много.

— У кого его много?

— У Туйко.

Герман непонимающе уставился на Катю. Она рассмеялась.

— Один — ноль в твою пользу, — признал свое поражение Герман. — А кто такой Туйко?

— Неужели не знаешь?.. Это наш песик. Очень умный песик!..

Герману опять стало легко и весело. Ему показалось, что после этой шутки Катя тоже испытывает чувство внутренней раскованности. И она уже не отвела глаз, когда их взгляды встретились. На какое-то мгновение Герману почудилось, что он видит в этих чистых глазах всю девичью душу — нежную, светлую, не тронутую ни пошлостью, ни обманом, ни случайным увлечением.

«Да она же удивительно хороша! — подумал он. — Не просто хороша — прекрасна!..» Но застеснявшись собственных мыслей, Герман сказал:

— Если говорить серьезно, то самое умное, что я могу сейчас выдать: пусть завтра будет такой же чудесный вечер, как сегодня. Ты согласна?

— Не знаю, — она улыбнулась.

— Не знаешь? Тогда не скажу.

— Чего не скажешь?

— Ишь какая хитрая.

— Ну почему хитрая? — искренне удивилась она.

— Потому что так спрашиваешь, — Герман понизил голос до шепота и таинственно продолжал: — Я сделал одно открытие. Очень важное и очень интересное. И хотел завтра рассказать тебе о нем.

— А почему не сегодня?

За спиной послышались всплески — подплывал Петр.

— Не все сразу! Сегодня я рассказал про нашу знаменитую рыбалку.

Катя тихо засмеялась.

Петр медленно, отдыхая, проплыл вокруг лодки и проворно влез в нее.

— Ну ты и даешь!.. — покачал головой Герман. — Наверно, разрядник?

— До мастера спорта трех секунд не хватило. Представляешь, какая досада? Вот я и хочу эти секунды за лето сбросить.

В словах Петра не было бахвальства, но они остро задели самолюбивую натуру Германа.

— Тебе хорошо: тренироваться можно. А мне?.. Искусственного льда здесь нет.

— Коньки?

— Фигурное катание. Танцы на льду.

— О!.. — Петр уважительно посмотрел на Германа. — Сам я на коньках в жизни не стоял, а фигурное катание люблю смотреть больше хоккея... И какой разряд?

— Первый.

— Ух ты!.. В республиканских участвовал?

— Нет. Пока нет. Но в эту зиму — надеюсь.

Пока плыли к берегу, Катя не проронила ни слова. Она опять сидела вполоборота и смотрела куда-то за озеро, но Герману показалось, что лицо ее теперь было не столько задумчивым, сколько печальным.

Он ни разу не сумел перехватить ее взгляд даже на берегу, и только возле дома на его «до завтра!» Катя повернула голову и чуть заметно кивнула. В глазах ее — в этом Герман убедился — была грусть.

«Отчего бы это? — с тревогой подумал он. — Ведь все было так хорошо, она так искренне смеялась!..»

Он решил, что завтра же непременно спросит у Кати, что вызвало у нее эту печаль.

Люське было три года, когда отец впервые, играючи, посадил ее на мягкую спину Орлика. Сияющая от удовольствия девчушка вцепилась всеми десятью пальцами в холку лошади и задрыгала ножонками.

— Пусти!.. Не держи. Я сама!..

— Упадешь — не хнычь, — ответил Иван и отошел.

К той поре понятливый мерин уверенно носил на себе удалую маркеловскую ребятню, но тут почувствовал, что седок слишком уж легок — он чем-то напоминал ласкающую ладонь хозяина, — и Орлик не решился тронуться с места.

— Но, но!.. — кричала Люська, теребя жесткую холку. — Тяпай! — и пыталась колотить пятками по бокам лошади, как это делал старший брат Мишка.

Орлик покосился на нее фиолетовым глазом и осторожно шагнул раз, другой, третий...

Люська завизжала от восторга.

— Тяпай, тяпай!..

Мерин перешел на рысь. Он бежал необычно, мягко и плавно переставляя тонкие ноги, но все равно Люська медленно сползала с его гладкой спины. Тогда Орлик остановился и, подгибая одновременно передние и задние ноги, начал ложиться. Когда пальцы Люськи, онемевшие от напряжения, разжались, под ногами девочки уже была земля...

С тех пор прошло десять лет.

Все маркеловские ребята очень любили Орлика, берегли его, чистили и купали в озере, открыто, а чаще тайком давали ему лакомые кусочки: то отломят пирога, то целую калитку [9] Пресный сочень с начинкой. (Примеч. автора.) скормят, то угостят сахаром или конфеткой. За все это Орлик платил безупречным послушанием. Стоило свистнуть, и он галопом спешил с пастбища и покорно шел за любым из ребят. Но при всем этом его особые симпатии всегда были отданы Люське. Ей, чтобы сесть верхом, когда она еще не могла заскакивать в седло с земли, не нужно было подводить мерина к изгороди. Она просто шлепала его ладошкой по груди, и мерин ложился...

К девяти годам Люська настолько уверенно держалась в седле и так умело управляла Орликом, что отец разрешил ей съездить в Саргу. Дело было не спешное и не очень важное — купить ламповых стекол, но оно требовало большой аккуратности в обратном пути. Люська справилась с ним блестяще. С той поры год от года девочка все чаще ездила в Саргу — за почтой, за продуктами, а на этот раз отец отправил ее за материей и посудой по заказу бабки Акулины.