Анатолий Петухов - Люди суземья

— Так.

Герман глянул в ту сторону, откуда раздался крик, и увидел, что там над кустами курится дымок.

— Ладно. Паси свою рогатую скотину, а я к Кольке пойду. У него и костришко есть. Гуд бай!..

«Совсем дикая. Людей не видела», — заключил Герман.

На берегу ручья на ровной площадке с чудом уцелевшей нетоптаной травой у крохотного костерка сидел Колька. Он поднял на Германа синие глаза и улыбнулся. Что-то располагающее было в его доверчивой улыбке и в широко расставленных ясных глазах.

— Здорово, мужик! Ты почему сегодня не на сенокосе?

— Телят пасу. С Люськой. Дедушко заболел, дак мы и пасем. — Колька взял березовый прут и стал ворошить им в костерке.

Герман увидел, что в углях лежат три окуня с обгоревшими плавниками.

— А рыбу зачем в костер бросил?

— Я не бросил. Я пеку.

— Сам, что ли, наловил? — Герман присел на корточки.

— Ага... А на Кривом колене щучину тащил. Здоровущую! Да леска лопнула... Там ведь глубоко, Петьку и то скроет. — Колька выгреб из костерка одного окуня, поперекидывал с руки на руку — горячий! — потом сточенным лезвием железного складешка поскреб обгоревшую чешую и вопросительно посмотрел на Германа. — Хочешь?

— Давай. За компанию, — Герман взял рыбу и лег в траву.

— Хлеба надо?

— Нет, я так попробую.

— Я печеную тоже без хлеба ем.

— Ты Люську-то на окуней звал?

— Звал, да не идет дак, сытая!.. — Колька вздохнул. — На пожне все равно лучше. Пасти скучно... А там — хорошо! И обратно на Орлике. Ка-ак дашь вицей, дак он все скоком, все скоком, до самого дому.

Печеный окунь оказался вкусным, слегка отдавал дымком, и Герман невольно взглянул на тех двух окуней, что лежали на дотлевающих углях.

— Бери, бери! Я ведь уже третий раз пеку. И Люська ела. Сегодня не жарко, телята не разаются [12] Ведут себя спокойно. (Примеч. автора.) , хоть весь день удь да пеки, — он вытер ладони о траву. — Поглядеть, сколько еще пасти-то! — и задрал левый рукав рубашки до плеча.

Герман расхохотался: на руке мальчишки, выше локтя, были пристегнуты часы.

— Чудак, кто же так часы носит?

— Они Петькины, часы-то, — ничуть не растерялся Колька. — У него рука толстущая, а у меня, вишь, как тут тонко! — и обхватил пальцами коричневое запястье. — Через два часа папка приедет, телят в шестую загороду перегонять будем.

Герман не понял, что это за «шестая загорода», но выяснять ничего не стал и только спросил, не пасет ли телят Катя.

— Не, счас не пасет, — покрутил белой головой Колька. — Пока не косили, дак ночью пасла.

— Ночью? Зачем?

— Ведь как же! Днем надо, и ночью надо.

— Но теперь-то вы по ночам не пасете?

— Теперь сено косим, дак телята сами в загороде пасутся. У нас семь загород сделано. В одной три ночи держим, потом — в другой, потом — в третьей... А через три недели опять в первую загоняем. К той поре там опять трава вырастет. А косить кончим, дак папка сам пасти будет.

— О, да ты, оказывается, опытный пастух, все тонкости дела знаешь!

— Я еще в позапрошлое лето пасти начал. Как Сашка потонул, так я и стал вместо его.

— Какой Сашка? — ни о каком Сашке Герман не слыхал ни от Маркеловых, ни от деда с бабкой.

— Братик. Он старше Люськи был, — и Колька опять вздохнул глубоко и протяжно.

— Как же это получилось?

— А так... Сетки были спущены, а дедушко хворал. Сашка и пошел их поднимать. Он всегда сетки смотрел, ежели дедушко не мог. А ветрено было. Вот и потонул.

— Он не умел плавать?

— Сашка-то?! — Колька вскинул на Германа синие глаза. — Да он с Петькой через все озеро плавал, вот!

— Тогда почему не выплыл?

— Дак ведь он в сетку запутался. Сшибло его волной, он в сетку-то и попал... — Колька обхватил руками колени, сжался в комок, будто ему стало зябко, и уставился на кострище.

Что-то нежное шевельнулось в душе Германа к этому сухонькому ясноглазому парнишке, пережившему гибель своего брата. Взгляд его упал на Колькин складешок, который лежал возле окуней.

«Я ему подарю свой!» — решил Герман и вытащил из кармана ножичек с перламутровой ручкой и с набором двенадцати предметов.

— Держи! — он протянул ножичек Кольке.

Тот расширил глаза.

— Лови! За угощение.

Мальчик ловко поймал подкинутый нож, повертел его без особого интереса и возвратил Герману.

— На что мне два?

— Но этот лучше!

Колька неопределенно пожал плечами.

— Тогда давай меняться, — предложил Герман. — Ты бери мой, а я — твой. На память.

— Не... — Колька поднял с земли складешок, пошоркал о штаны и спрятал в карман. — Этот ножичек Сашкин. Мне папка его отдал... — Помолчав, спросил: — Дак не будешь окуней-то есть? Тогда я их Люське унесу.

Он спустился к ручью, зачерпнул кепчонкой воды и стал заливать угли...

В глубокой задумчивости возвращался Герман в деревню. Ему было жаль Кольку. Не только потому, что его брат утонул, но и потому, что Колька должен с утра до вечера торчать возле телят. А Люська, та вообще растет дикой. И уж совсем горько было знать, что Катя ночами пасла стадо.

Почему они так живут, почему делают то, что им не нравится? Что или кто заставляет их так поступать?

Герман вспомнил Ивана Маркелова, крупного большерукого мужика с медным скуластым лицом, и вдруг понял: он заставляет! Петром он уже не может помыкать, Петр взрослый и делает, что ему нравится: катается на лодке, плавает, ловит рыбу дорожками, читает, ходит на сенокос, а Катя — девчонка, ее можно на ночь выгнать из дому и послать пасти скотину. А уж что говорить о Люське и Кольке!.. И Митрию Маркелову — в его-то годы! — тоже не велика радость бегать за телятами. А бегает. Потому и заболел. Тут не только заболеть — загнуться можно. Старичок такой маленький, хилый...

Вечером Герман видел, что Михаил спустил собаку с цепи и отправился куда-то по дороге вдоль деревни. Ушел он без ружья, но в пиджаке и в сапогах, хотя на улице было тепло и сухо. Значит, возвратится не скоро.

Уверенный в том, что на этот раз Петр пойдет на свою тренировку с Катей, Герман уселся на крылечке и стал ждать. Время от времени он с тревогой посматривал на озеро. Оно было темным и неприветливым. Волны не стихали, наоборот, то тут, то там забелели гребешки. Они как бы напоминали, что именно в такую ветреную погоду утонул брат Кати.

Герман отгонял это навязчивое воспоминание. Он знал, что поплывет с Петром и Катей в любую погоду, если даже волны станут в пять раз выше. А там — будь что будет!..

Петр появился из-за дома неожиданно. Он был один и нес в руке большую корзину.

— Привет, Гера! Пошли смотреть сети.

— Сети? — Герман даже вздрогнул.

— Заодно я и поплаваю.

Герман почувствовал, как неприятный холодок стал подбираться к самому сердцу.

— Что-то настроения нет...