Анатолий Петухов - Люди суземья

— Ну, как хочешь. Пока!.. — и Петр быстрой пружинящей походкой спортсмена зашагал к озеру.

Будто наяву в ушах Германа прозвучал Колькин голос: «Сети были спущены, а дедушко хворал...» Какое зловещее совпадение! Герману подумалось, что и Петр, ничего не подозревая, тоже, может быть, идет навстречу своей смерти.

— Чего он к тебе подходил? — услышал Герман за спиной голос отца.

— В компанию приглашал. Сети смотреть.

— Правильно сделал, что не пошел.

— Почему правильно? — все так же, не оборачиваясь и продолжая смотреть на Петра, спросил Герман.

Василий Кирикович опустился на одну ступеньку, сел рядом с сыном.

— Потому что всегда надо сохранять свою самостоятельность...

Петр уже подходил к лодке. Герман вскочил, крикнул:

— Алё!.. Погоди, и я с тобой! — и побежал к озеру.

Плыли при боковом ветре. Лодка раскачивалась, волны хлюпали о крутой борт, но улыбчивое лицо Петра было, как всегда, спокойно. И Герману стало совсем нс страшно. Он с грустью подумал о том, как было бы хорошо, если б с ними в лодке сидела Катя. Что́ у нее могло случиться? Почему она не показывается вечерами на улице? Герман думал, как бы поделикатнее спросить об этом, но вопросы получались примитивные, лобовые, и он решил подождать более подходящего момента.

Петр пришвартовал лодку к колу, к которому была привязана сеть, сказал:

— Через десять минут крикнешь.

Герман опять смотрел, как свободно и быстро плывет Петр, и вновь жгуче переживал свою слабость перед ним. Это было очень неприятное чувство, но как заглушить его, чем?..

«В конце концов, не всем же быть мастерами спорта! — подумал он. — Каждому свое». Но на душе легче не стало, наверно, потому, что сам-то он не знал, что́ у него это «свое» и есть ли оно вообще.

После плаванья Петр смотрел сети. Он предложил и Герману вынимать рыбу — работать, как говорится, в две руки, — но тот отказался, признавшись, что никогда не имел дела с сетями и предпочитает понаблюдать, как это делается.

Волна шла поперек сетей, и не было надобности подгребать веслами. Петр, сидя на кормовой скамеечке, перебирался руками по верхней тетиве снасти, ловко вынимал попавшую рыбу — окуней и крупную плотву и бросал в корзину. По точным и быстрым движениям чувствовалось, что дело это ему привычно, да и лицо Петра было спокойно-сосредоточенно. Но все равно Германа не покидало ожидание чего-то непредвиденного, страшного. Конечно, он понимал, что волна невелика, такой волной сидящего человека из лодки не вышибет, и тем не менее было тревожно.

— Теперь через сколько дней их смотреть? — спросил Герман.

— Завтра, — не прерывая работу, отозвался Петр. — Вода теплая, рыба быстро портится. А осенью можно и через день. Этим у нас дедушка заведует. Но раньше и я любил сетями ловить. Каждый раз загадывал, сколько в сетке рыбин, и не было случая, чтобы угадал. Как в спортлото! — он засмеялся, оскалив зубы.

Герман окончательно успокоился, когда позади осталась последняя сеть и Петр направил лодку к домашнему берегу.

— Я хотел у тебя спросить... Это правда, что Катя по ночам пасла скот?

— А как же! Пасла, — ответил Петр, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

— И ты считаешь такое нормальным?

— А чего ненормального? Было время, и я пас, и Мишка пас.

— Вы — другое дело. Но Катя?.. Она же девчонка!

Петр расхохотался. Его смех представился Герману не только неуместным, но и оскорбительным.

— Конечно, тебе смешно. Ты живешь в свое удовольствие, а каково Кольке, Люське, Кате? Как домашние рабы...

— Ого!.. — воскликнул Петр, меняясь в лице. — Шуточка, по-моему, не очень удачная.

— А я и не шучу. У ребят каникулы, а они с утра до ночи привязаны то к сенокосу, то к телятам. Неужели тебе их не жалко?

— А ты поговори сам, как ты выразился, с «домашними рабами».

— Я говорил.

— Ну и что? — Петр перестал грести и смотрел в глаза Германа.

— Колька признался, что пасти скучно.

— Хорошо. А что предлагаешь?

— Ничего. Просто надо дать им свободу. Они должны отдыхать. На то и лето.

— Дать свободу... Надо же! Такие слова... — Петр покрутил стриженой головой и легонечко начал грести. — Скажи, тебе такая свобода дана?

— Само собой.

— Отлично. Ты свободен. Ты отдыхаешь. А тебе не скучно?

Герман смешался.

— Я один.

— Не в том дело. Тебе нечем заняться, вот и скучно. Не пойми, что я хочу тебя уколоть. Просто пытаюсь объяснить. С другой стороны, нет такого занятия, которое было бы сплошным удовольствием. Даже веселиться долго и то скучно! Дай Кольке и Люське, как ты выразился, «свободу», они с тоски заревут, сами на пожни или к телятам прибегут.

Герман молчал. Он оставался при своем мнении, но нить разговора ускользнула. Доказать он ничего не сумел. Больше того, он чувствовал, что Петр во многом прав. В самом деле, разве ему не надоедали парковые развлечения и бесцельные шатания по городу? Свободный, он и там знавал скуку, и не только скуку, а и нечто большее, когда уже ничего не хочется и когда всё, вплоть до самого себя, противно. С толку сбивало и то, что Петр, оказывается, тоже находится в какой-то зависимости: сети он смотрел потому, что заболел старик, а ловить рыбу дорожками или просто съездить за озеро на отдых не может потому, что поджимает сенокос.

В молчании они приплыли к берегу.

— Во что бы тебе рыбы положить? — оглядывая лодку, спросил Петр.

— Ни во что.

— Обиделся?

— Нет, — Герман передернул плечами. — Просто не надо рыбы и всё.

— Как хочешь... А обиделся зря. На твоем месте, может, и я бы так рассуждал.

— Ладно. Не будем об этом, — Герман пошарил в кармане брюк, вытащил сигарету, закурил. — Вот еще что... — Он поднял глаза на Петра и с неожиданной для себя решимостью спросил: — Почему Катя перестала ходить с тобой на озеро?

Петр смутился.

— Понимаешь, ей некогда. Домашние дела... Передать привет?

Герман утвердительно кивнул.

Василий Кирикович сидел на крыльце.

— Сядь, — сказал он миролюбиво. — Поговорим маленько.

— Потом. Я хочу есть.

— Не потом, а сейчас! — с нажимом произнес отец. — Ты начинаешь вести себя, как мальчишка. Что ты хотел доказать своим вывертом? Бросился за этим... Маркеловым... Разве я сказал тебе что-нибудь плохое?

— Ты не сказал ни плохого, ни хорошего. Все это — демагогия. Я пошел ужинать!

В избе было душно. Пахло кислым — бабка месила квашню — и махорочным дымом — дед лежал на печи и там, в темном углу, красным угольком тлела цигарка. Герман сдернул со стола полотенце, которым был накрыт ужин, пошарил глазами и взял кусок рыбника.

— Сетки с Петькой глядели? — спросила Акулина. — Митрий-то болеет дак...

— Глядели.

— Много ль рыбы попало?

— Полкорзины.

— Хорошо... Дак Петька не дал тебе рыбы-то?