Анатолий Петухов - Люди суземья

— Значит, все это от Маркеловых... — рассеянно повторил Герман.

Акулина с беспокойством взглянула на внука.

— Дак ведь ежели у самих нету... Была бы лавка, в лавке покупали бы.

— Ну, ну...

Герман не сомневался, что отец дал старикам денег, но все равно отчего-то стало неловко, неприятно на душе. Он отвернулся к окну.

— Поставь-ко, матка, самовар, — подсказал дед.

— Счас!.. — Акулина подхватила берестяную корзинку и ушла в кухню.

Герман видел, как Нюра Маркелова выпустила из хлева большую черную корову, блестящую и гладкую, пестрого теленка и целое стадо — не меньше десятка — овец. На крыльцо выбежали Колька и Люська. С хворостинками в руках они погнали всю эту живность улицей вдоль деревни. Герман догадался — на пастбище, к телятам.

Спустя несколько минут из дома вышли Иван, Михаил и Петр, за ними — Катя. Она была в белом платье, которое показалось очень нарядным, и в руке несла довольно объемистую сетку.

«И тут-то ее нагрузили! — отметил Герман. — А трое мужиков идут с пустыми руками».

Тесной бригадой Маркеловы свернули налево, в проулок, и двинулись мимо заброшенных сараев к лесу, что темнел за Саргинской дорогой.

«Вот там, на дороге, и надо будет их встретить вечером, — решил Герман. — Как будто случайно: вышел погулять и встретил».

Савельевич, заметив, что внук пристально смотрит в окно, тоже вытянул шею и из глубины избы глянул на улицу.

— А чего, Митрий-то все болеет? — спросил он.

— Видать, болеет, — отозвалась Акулина. — При мне Иванко распорядился, чтобы дома сидел... Бережет батьку.

Герман усмехнулся.

— Батьку бережет, а ребят заставляет по полсуток работать.

— Ему нечего заставлять, — вздохнул дед, — ребята сами дело знают.

«Узнаешь дело, если будут на ночь из дому выгонять!» — подумал Герман, но промолчал.

— Нюрка сказывала, последнюю луговину сегодня выкосят и на том кончат. На илью ослободятся.

— Пора уж, — кивнул дед. — До ильи всего три дня и осталось.

— А что такое «илья»? — спросил Герман.

— Да праздник-то, ильин-то день, — пояснил Савельевич. — Старинный праздник, большой. Все здешние старики к Маркелам соберутся.

— Это интересно!

— Теперь-то какой интерес, а ежели тебе рассказать, чего прежде делалось!..

— Так ты расскажи!

— Худо, вишь ли, я говорить-то умею, нескладно, — засмущался старик и полез в карман за кисетом. — Вот Митрий дак тот бы рассказал. Он ловко умеет говорить и помнит много.

По лицу деда, ожившему и посветлевшему, Герман вдруг понял, что старику очень хочется рассказать о чем-то далеком и еще не забытом, которое до сих пор живет в его сердце. И хотя после приятных новостей, что Маркеловы кончают сенокос и что впереди какой-то праздник, причем отмечать его будут у Маркеловых, Герман не особо был расположен слушать старика, который к тому же вряд ли расскажет что-нибудь по-настоящему интересное, но все же настойчиво повторил:

— А ты расскажи, как умеешь!

— Ну, ежели так, ежели хочешь послушать, чего же...

Пока грелся самовар и пока Акулина жарила рыбу, дед вспоминал, какие бывали ярмарки в Лахте в ильин день, как парни катали девушек на лодках и часто, шутя, опрокидывали лодки на глуби; какие иногда случались между парнями драки — партия на партию — в изгородях не оставалось ни одного целого кола.

По мере того как он рассказывал, в памяти, видимо, всплывали все новые и новые подробности, и старик сбивался, перескакивал с одного на другое, возвращался к уже рассказанному, но все равно слушать его Герману было любопытно.

— А вот еще один случай был. Тоже в ильин день, — с особенным оживлением сказал старик. — Я еще холостовал. Ну, с бабкой-то твоей давно погуливал! Она ведь счас-то старая, а раньше была эдакая невеста!..

— Ой, будет тебе не дело-то говорить! — крикнула от печки бабка, но лицо ее при этом было не просто радостным — оно светилось счастьем и восторженным изумлением, наверно, она тоже вспомнила, какой была в молодости.

— А чего? — обиделся дед. — Я правду говорю. Самопервая невеста в Лахте была, не хуже маркеловской Катьки.

Герман улыбнулся и невольно взглянул на бабку, но представить ее такой, как Катя, у него не хватило воображения.

— И сватов к ей уже много ходило, — продолжал дед, — и батько ее, поди, отдал бы: хорошие женихи сватались! Да как отдашь, ежели она, Акулинушка-то, согласья не давала? А согласья потому не давала, что мы с ей за овинами, вон там, у Саргинской-то дороги, — старик махнул сухой рукой на окно, возле которого сидел Герман, — не одно уж летушко потихоньку целовалися!.. — и дед заулыбался, прищурив глаза и поглаживая бороду.

— Ой, дедко!.. Ты ведь про ильин день начал! — опять воскликнула бабка. Но и она тоже улыбалась, и Герман верил, что все это, конечно, так и было, и оттого, что сам непрестанно думал о Кате, его вдруг охватило странное волнение. Дед и бабка представились ему такими понятными, что он, кажется, уже видел их — молодыми, красивыми, целующимися за каким-то темным строением на окраине деревни близ Саргинской дороги. И дед был очень похож на него, на Германа, а бабка — длиннокосая, стройная, ясноглазая, и на ней было белое платье...

— Дак я про ильин день и рассказываю! Ты только не сбивай меня, — и опять повернулся к Герману. — Ну вот... Значит, на ильин день в тот год, как и всегда бывало, приплыли сарь-ярские парни. Это пятнадцать верст отсюда водой. Как счас помню, на десяти лодках приплыли. Ну, девки тоже, конечно, ихние были, и мужики, и бабы-молодки, дак те не в счет. Народ гуляет, все вино пьют, песни поют, пляшут... И кто-то слух пустил, будто сарь-ярские парни мою Акулинушку ладят с собой увезти, силой аль по сговору, а увезти.

— О господи! — вздохнула бабка. — Сколь раз тебе говорила: не было сговору!

— Ну, не было, знаю, что не было. А тогда-то не знал и поначалу совсем расстроился.

— Еще бы! — воскликнул Герман, на мгновение представив, что какие-то парни хотят тайком увезти Катю неведомо куда.

— Вот, вот! Расстроился я и растерялся. А сарь-ярских парней много было, поди, десятка три. Ну, наших, лахтинских, конечно, больше, что и говорить: деревня была — сотня с лишним дворов. Да ведь парни-то по партиям, и у каждой партии в эдакий праздник свои заботушки. А в нашей-то партии, с нашего-то конца деревни, всего человек десять, не боле. Думали мы, гадали, да и надумали. Подговорили ребятишек, как Колька маркеловский, чтобы они потихоньку все сарь-ярские лодки дегтем напятнали. Лодок-то на береге, поди, сотня дак чтобы потом не перепутать. Они, робятешка-то, и затяпали заячьей лапой, деготком, носы лодок.

Дед раскурил потухшую цигарку, прокашлялся. Герман, заинтригованный рассказом, ждал.

— Ну вот, — старик затянулся, выпустил из ноздрей две густые струи дыма и продолжал: — Когда совсем тёмно стало — а в илью ночи черные! — мы, наша-то партия, спустились на берег и давай сарь-ярские лодки искать. По запаху. Ходим между лодок и нюхаем...